В кухне стоял немного душноватый запах анаши, а рядом с
креслом — блюдце, полное окурков. Причем остатки черного дамского «More»
находились в завидном единении с толстыми полыми трубочками «Беломора».
— Привет, — сказала Джанго. — Привет, милый.
Даня лишь слегка повернул в ее сторону змеиную голову. А
Джанго… Джанго как будто не заметила этого, просто подошла к нему и сходу
влепила жаркий поцелуй. Этот поцелуй почему-то вывел Никиту из себя, показался
непристойным.
— Я тебя уже два часа жду. — Голос у красавца
оказался неожиданно высоким.
— Прости, я задержалась… К Славику заезжала, нужно было
мясо забрать…
— Как это меня достало…
— Ну, пожалуйста… Милый…
— …и этот твой мудацкий пес… Он все время воет.
— Воет?
— Как только ты уезжаешь, он сразу начинает выть.
— Скучает, наверное… А ты скучал?
— Если все и дальше пойдет такими — темпами, нам
придется брать его с собой в постель… Может, избавимся от него, пока не поздно?
— Избавимся от кормильца?
— Твою мать… Может, усыпим его к чертям? Или отдадим в
хорошие руки? Он меня с ума сводит…
— Ну, в какие хорошие руки, подумай? Хорошие руки он
просто-напросто откусит… С ним никто не сможет справиться, кроме меня. Ты же
знаешь…
Оба они, казалось, не замечали Никиты, мнущегося у дверного
косяка. И он решил напомнить о себе и даже тихонько кашлянул.
Маневр удался, Джанго тотчас вспомнила о его существовании.
— Познакомься, милый, это Никита. Он был очень любезен,
помог все привезти…
Даня бросил на Никиту долгий, приправленный анашой взгляд.
Никакого особого интереса в нем не было. С тем же успехом этот взгляд мог быть
адресован календарю на стене («Столицы мира») или собачьим мискам, стоящим под
умывальником.
— Еще один? — В голосе тоже не было никакого
интереса. Он не ждал ответа на свой вопрос — ни от Никиты, ни от Джанго.
— В каком смысле? — Никита даже подался вперед.
Чертов Даня с самого начала не понравился ему. А уж теперь не нравился все
активнее и активнее.
— Тебе же она нравится, правда? — Даня неожиданно
вскинул саксофон и нехотя выдал поразительный по красоте импровизационный кусок
в терции. — Она всем нравится… Скажешь, нет?
Никита даже не нашелся, что ответить.
— Я прав? — продолжал наседать красавчик-джазмен.
— Джанго… — взмолился Никита.
— Не слушайте его…
— Вот только не все знают, что она… — Положительно он
никак не хотел уняться, полуобкуренный придаток к саксофону.
— Даня, прекрати пожалуйста! — Кажется, Джанго не
на шутку рассердилась. Именно рассердилась, как будто Даня сказал что-то, что
не должен был говорить. — Идемте, Никита. Поможете мне с кормом для моего
скота…
Это была небольшая пристройка к дому. Покрыть сайдингом ее
позабыли или не захотели — и Никита смог наконец-то рассмотреть материал, из
которого был скроен дом. Не банальный кирпич, не банальное дерево, а широкие и
не правильные куски туфа, дымчато-розового, охристого, цикламенового. От камней
за версту несло югом, пыльным солнцем и пыльной травой и ещё черт знает чем,
невиданным на строгом, застенчивом севере.
Джанго толкнула дверь, грубо сколоченную, очень подходящую
туфу, — и они оказались внутри.
В помещении горел дневной свет и нежно-кисло пахло
собачатиной. Да и за самой собачатиной долго идти не пришлось: просторные
вольеры размещались по одну сторону стены, ближней к дому. Вольеров было шесть:
в четырех сидели собаки, а два пустовали. Два кавказца, два питбуля и восточноевропейская
овчарка приветствовали Джанго радостным поскуливанием. Но девушка не подошла к
ним, для этого нужно было бы открыть легкие, почти незаметные задвижки. Скорее
всего она сделала это из-за Никиты: после щенячьего взвизгивания собаки
разразились настороженным, вразнобой, лаем.
— Ставьте сюда, — скомандовала Джанго, указывая на
закуток, в котором поместились кушетка, газовая плита с целым набором огромных
кастрюль, закрытый буфет и холодильник.
Кушетка была старой, а холодильник — новым, «Ariston», с
цветной передней панелью: небоскребы в красно-синей гамме. Панель была
разделена ровно наполовину, так что морозильная камера впечатляла своими
размерами.
— Вы когда-нибудь выпускаете их? — спросил Никита
у Джанго, кивнув в сторону собак.
— Случается… Довольно часто. Только сейчас я не
рискнула бы…
— Из-за меня?
— Из-за вас. Это — бойцовые собаки.
— А бойцовые собаки не слушаются хозяев?
— Бойцовые собаки слушаются инстинктов. Власть над ними
— иллюзия.
Никита поежился, а что, если и хлипкие задвижки — иллюзия? И
все же спросил:
— А что не иллюзия?
— Любовь.
— Вы их любите?
— Я люблю то, что они делают…
Это было очень похоже на то, что она уже сказала ему.
Полчаса назад: «Я люблю человека, который любит джаз». Так похоже, что Никита
невольно улыбнулся. Черт возьми, то, что казалось безусловным ему самому —
любовь, страсть… То, что казалось безусловным ему, вовсе не было безусловным
для Джанго. Все ее чувства, даже если у нее и были чувства, — все ее
чувства сияли каким-то отраженным светом. Не отражение даже, а, отражение
отражения. Она не рисковала, эта девушка, хотя и выглядела рискованно. Как
будто в ней сочетались несочетаемые вещи, как будто в ней жило сразу два
человека. Не это ли привлекло Никиту изначально? Еще тогда, ночью, во
Всеволожске, под порно-аккомпанемент охранника Толяна? Еще тогда, когда он
впервые увидел в зеркале ее лицо…
— Любите то, что они делают? И что же они делают?
— Они — бойцовые собаки. Этого достаточно. Больше к
теме бойцовых собак они не возвращались. Никита, под присмотром Рико (пропади
ты пропадом, образина!), перенес все три ящика в подсобку: чрезмерно суетясь и
поджимая зад — кто его знает, этого ротвейлера!.. Два, по просьбе Джанго, он
сунул в морозильник, а один оставил у плиты. Операция была завершена —
оставалось только пожалеть, что она закончилась так быстро. У Джанго есть ее
праздный Даня, а у него, Никиты, нет больше оснований здесь задерживаться.
— Спасибо, Никита. Вы очень мне помогли. —
Равнодушный голос девушки лишь подтвердил его немного грустные мысли.
— Не за что… Кстати, если вам на следующей неделе нужно
будет забрать… ну там… Новозеландскую говядину.. Я в вашем распоряжении…
— Ну, до следующей недели нужно еще дожить…
Что и требовалось доказать… Мавр сделал свое дело, мавр
может уходить.
