Ни то ни се.
Но в довесок к сварганенному спустя рукава «чилес рессенос»
предлагался живой звук. Квинтет декоративных индейцев с панфлейтами и смуглыми
гитарами. И профилями ацтекских богов с труднопроизносимыми именами.
Корабельникоff заскочил в «Amazonian Blue» купить сигарет — ни одного ларька
поблизости не было, а ждать до следующего перекрестка он не хотел. Типично
Корабельникоffская мальчишеская нетерпимость и мальчишеское же самодурство. С
точно такой нетерпимостью и самодурством он продвигался на рынок — не собираясь
ждать до следующего перекрестка, уставленного самой разнообразной пивной тарой.
Ока не послал за сигаретами Никиту, что было бы
естественным, а отправился за ними сам. Что было неестественным, но единственно
верным и единственно возможным в ходе открывшихся впоследствии двадцати трех… А
двадцать три уже поджидали простака Корабельникоffа, меланхолично сидя в
укрытии и изредка нашептывая признания в охотничий рожок.
Тембр рожка оказался самым подходящим: ничем незамутненный,
почти детский альт. Исполнять таким целомудренным, таким католическим голосом
полную косматых языческих страстей «Navio negreiro» было почти преступлением,
но Корабельникоff закрыл на это глаза. С чем-чем, а с преступлениями он умел
договариваться. Или — просто забывать о них: подумаешь, невинные экономические
шалости периода первоначального накопления капитала…
Покупка сигарет затянулась на два часа, по прошествии
которых Корабельникоff выполз из «Amazonian Blue», на автопилоте открыл дверцу
и на таком же автопилоте плюхнулся на сиденье рядом с Никитой. Поначалу Никита
решил, что хозяин вусмерть надрался, но это относилось скорее к необычному
состоянию, в котором пребывал Kopaбeльникoff. Таким своего босса Никита до сих
пор не видел и потому воспользовался самой примитивной классификацией:
надрался, паразит. Но все оказалось гораздо плачевнее, чем сиюминутное и
скоропреходящее опьянение.
— Дай закурить, — рыкнул Корабельникоff Никите.
Никита даже не успел удивиться вопросу и по инерции сказал:
— У меня только «Союз-Аполлон»…
Представить Kopaбeльникoffa, курящего подванивающий сорной
травой «Союз-Аполлон», было так же трудно, как представить утконоса в скафандре
водолаза-глубоководника. И на что, спрашивается, были потрачены два часа в
подметном кабаке?…
— Один черт…
Kopaбeльникoff рассеянно взял сигарету из протянутой Никитой
пачки, рассеянно затянулся. И так же рассеянно выпустил дым из ноздрей.
— Я женюсь, — сказал он, когда дым окончательно
забил салон.
«Я женюсь», слетевшее с губ Корабельникоffa, — это был
даже не утконос в скафандре водолаза-глубоководника. Иисус Христос с дозой
героина и шприцом, заткнутым за терновый венец, — вот что это было.
Нонсенс. Полнейшая чепуха.
— Поздравляю, — выдавил из себя Никита. — И
кто она?
Вопрос, некорректный для шофера, но вполне уместный для
субботнего молчаливого собутыльника. Именно воспоминание о субботе и придало
Никите смелости.
— Не знаю, — обрубил Корабельнико?
Интересное кино.
— Не знаю… Но точно знаю, что женюсь…
Уж не в только ли что покинутом кабаке располагается алтарь,
на который преуспевающий Ока Алексеевич готов бросить свою жизнь?…
Как показало ближайшее будущее, алтарь располагался именно
там. Украшенный облупившимися гипсовыми распятиями, бумажными цветами и
тонкими, сгорающими за минуту свечками. Все — аляповатое, несерьезное, взятое
напрокат в дешевой базарной лавчонке.
Корабельникоff зачастил в «Amazonian Blue», как ярый
прихожанин на церковную службу, — да что там, он почти не вылезал из
нелепого ресторана. И всему виной оказалась копеечная певичка с плохим,
считанным с листа русскими буквами испанским языком. И репертуаром, состоящим
из десятка песенок. Сценическое имя певички было чересчур бутафорским даже для
«Amazonian Blue» — Лотойя-Мануэла. В жизни же она откликалась на простецкое
Марина.
Никита был впервые допущен к телу Марины-Лотойи-Мануэлы
через две недели после случившегося с Корабельникоffым любовного несчастья.
Неизвестно, какая вожжа попала под хвост патрону, но в одно из посещений
«Amazonian Blue» он взял Никиту с собой.
Внутрь кабака.
Это было равносильно тому, что оказаться в глубине одинокой
и встревоженной Корабельникоffской души. До сих пор об этом и речи быть не
могло; до сих пор Корабельникоffскую душу охраняли минные поля, рвы и
брустверы. И вот — пожалуйста…
Корабельникоff и Никита заняли ближний к небольшой сцене
столик; на столике уже стояла табличка «зарезервирован» — Корабельникоffа здесь
ждали. За две недели он успел приручить персонал — не иначе как щедрыми
чаевыми.
Еще какими щедрыми, мигнул вышколенной улыбкой метрдотель.
Еще какими щедрыми, мигнул вышколенным пробором официант. Еще какими щедрыми,
мигнула вышколенной прохладой бутылка «Chateau Rieussec». Мигнула персонально
Никите, поскольку сам Корабельникоff от вина отказался. Он молча потягивал
сиротский стакан минералки.
И ждал.
Она появилась тогда, когда ожидание в сломанных
Корабельникоffских бровях достигло критической отметки. Никите оставалось
только пожалеть пятерку выписанных из пампасов латино-америкашек с их гитарками
и гортанным клекотом. Все зажигательные carason увядали, стоило только первым
их тактам приблизиться к столу, за которым сидели Корабельникоff! и Никита.
Наконец пытка «Taka takata» закончилась, и действие плавно перетекло к «Navio
negreiro» — захватанной визитной карточке Марины-Лотойи-Мануэлы.
Для начала на маленькой эстрадке погасли софиты, до этого
равнодушно шарившие по маслянистым макушкам латиносов. Потом появились два
тонких луча, скрестившихся на самом центре, и Никите на секунду показалось, что
лучи эти — всего лишь нестерпимый, ослепительный, обжигающе-холодный свет глаз
Kopaбeльникoffa.
Впрочем, так оно и было.
Kopaбeльникoff пожирал эстрадку глазами. Как в детстве —
восхитительно-чужой перочинный нож с пятнадцатью лезвиями. Как в юности —
восхитительно-чужую длинноногую и короткостриженую подружку. Так можно пожирать
глазами все, что не принадлежит тебе. И никогда не будет принадлежать. Или —
будет?… При условии, что ты — почти всемогущий Корабельникоff… Но почти
всемогущего больше не было. Его не стало, как только в спертом воздухе
«Amazonian Blue» разлились первые, еще осторожные звуки «Navio negreiro».
Следом за этими, почтительно склонившими голову звуками, прошествовал голос.
«Ничего особенного, — тотчас же решил Никита, — ничего. Вот только
откуда такая спесь, тоже мне, Монтсеррат Кабалье!..»
Но Kopaбeльникoff был явно другого мнения о голосе. И о его
владелице — тоже.
Она появилась лишь спустя минуту, когда чертова carason
благополучно выбралась из первого куплета. Медноволосая, медноглазая, с
оливковой кожей. Вот именно — оливковой. Тот самый вариант, который Никита
терпеть не мог, — оливки с анчоусами. И Марину-Лотойю-Мануэлу невзлюбил
сразу же, скажите пожалуйста, какая фифа! А всего-то и радости, что вставной
номер в кабаке для пьющего и жрущего миддл-класса…
