И я записал каждое слово, произнесенное им.
Надавил на кнопки и воспроизвел конец нашей беседы. Патрик так и окаменел, сидя в кожаном кресле, слушал и смотрел на меня с ненавистью и страхом.
«Жаль, что Петров не пристрелил тебя тогда вместе с Коваком».
Голос из крохотного динамика имел какой-то металлический призвук, но в том, что принадлежит он именно Патрику Лайалу, сомнений не было.
– Мразь, ублюдок, – снова пробормотал он.
Я взял записку со стола, сложил ее, вышел в коридор и направился к себе в кабинет звонить старшему инспектору Томлинсону. Но едва успел снять трубку, как с улицы донесся пронзительный крик.
Я высунулся из окна.
Патрик лежал лицом вверх посреди тротуара, вокруг головы уже начала расплываться лужица крови.
Он выбрал кратчайший путь на волю из своего кабинета на четвертом этаже.
Из окна – прямо вниз головой.
И разбился насмерть.
Эпилог
Через шесть недель мы с Клаудией отправились на похороны Геба Ковака, которые должны были состояться в крематории Хендона. Коронер из Ливерпуля наконец-то выдал разрешение.
Всего присутствовали пятеро скорбящих, считая нас с Клаудией.
Из Чикаго прилетела Шерри, собиралась забрать прах брата и увезти его в Штаты. Накануне мы с ней посетили нотариальную контору «Парс Бин энд К°», что неподалеку от Флит-стрит, чтобы получить копии письменных показаний под присягой для суда, который затем должен был утвердить изменения в воле покойного. После чего уже не я, а она, его сестра-близнец, должна была стать единственной наследницей его состояния и имущества. Уверен, Геб хотел бы именно этого. Что до меня, то я оставался его душеприказчиком – с тем чтоб завершить сделку по продаже квартиры и предпринять еще целый ряд шагов, довольно необычных.
Я написал всем американцам по адресам, найденным в темно-синем рюкзаке Геба, уведомляя их о безвременной его кончине. А также о том, что их хитрая схема по использованию его кредитных карт для ставок в Интернете приказала долго жить. Я также заверил их, что они могут не беспокоиться, к властям я обращаться не стану, и они уже больше не услышат обо мне до конца своих дней. И еще я не забыл предупредить их, что также не желаю больше о них слышать, пусть даже деньги, выплаченные ими авансом Гебу, теперь пропали навсегда. Затем я потратил наличность, обнаруженную в рюкзаке, оплатив все долги по кредиткам, и, используя полученное от коронера письменное распоряжение, закрыл все счета.
Из Мерсесайда на похоронную церемонию прибыл старший инспектор Томлинсон, в часовне он расположился перед Клаудией и мной, одетый все в тот же скверно сидящий костюм, который был на нем в день нашего знакомства, в конторе «Лайал энд Блэк». С тех пор не прошло и трех месяцев, но мне казалось – целая вечность.
Компании «Лайал энд Блэк» больше не существовало.
Грегори Блэка довольно быстро выпустили, полиция не имела к нему претензий, но он предпочел пораньше выйти на пенсию. Без Патрика ему не хватало ни сил, ни инициативы продолжать бизнес. Он прислушался к совету своего врача-кардиолога и окончательно осел в Суррее, в собственном доме с большим садом.
Я же поспешил уволиться еще раньше, прежде чем меня уволят, и в последний раз вышел из здания по Ломбард-стрит, 64 еще до того, как прибыли врачи «Скорой», отскребать безжизненное тело Патрика от тротуара.
Я так до сих пор еще и не понял, чем займусь дальше, продолжал жить на свои сбережения и заботиться о Клаудии.
Все дружно поднялись со своих мест пропеть гимн «Господь – мой пастырь», и я взял Клаудию за руку.
Нелегкими выдались для нее последние шесть недель. Она прошла два курса химиотерапии и совершенно облысела. А потому пришлось ей сегодня накинуть на голову шаль, просто чтоб любопытные не пялились. Сколь ни покажется странным, но больше всего огорчала ее не потеря волос на голове, а потеря роскошных густых и длинных ресниц, которые тоже выпали.
Тем не менее мистер Томик, онколог, был доволен прогрессом в лечении и уверял, что двух курсов химиотерапии вполне достаточно. Последний раз на осмотре он заявил нам следующее: «Мы же не хотим, чтоб теперь ваша способность к деторождению пострадала, верно?»
Так что нам оставалось лишь ждать и смотреть, как пойдет дальше. Когда у человека рак, никаких гарантий не существует.
Пятым скорбящим на церемонии оказалась миссис Макдауд, она прибыла буквально за минуту до того, как работники похоронного бюро внесли в часовню простой дубовый гроб с телом Геба. «Интересно, – подумал я, – откуда она узнала о похоронах? Впрочем, наша миссис Макдауд всегда все знала».
Я поднялся на возвышение сказать о Гебе несколько слов. Казалось неправильным, что он сейчас уйдет от нас навсегда, и никто не отметит, какой след он оставил на этой земле.
Я изо всех сил пытался представить лицо человека, лежащего сейчас передо мной в закрытом деревянном гробу. Разгадка тайн его жизни странным образом сблизила нас, и теперь, после смерти, Геб казался мне большим другом, чем был до этого.
Вообще-то, я не слишком понимал, что положено говорить в таких случаях, а потому произнес несколько банальных фраз на тему того, как Геб любил жизнь, как старался помочь другим, менее удачливым, чем он. Правда, не стал упоминать о том, что этим «другим» он помогал довольно оригинальным образом, нарушая закон Соединенных Штатов, запрещающий азартные игры и ставки по Интернету.
Вся церемония заняла меньше двадцати минут. Шерри тихо плакала, все остальные встали и молча наблюдали за тем, как священник нажал на потайную кнопку, и красные шторы задвинулись, скрыв из вида гроб с телом моего коллеги, друга, моего расточительного и одновременно алчного товарища.
А потом все мы впятером вышли из часовни под теплые лучи июньского солнца.
Клаудия и миссис Макдауд, как могли, утешали Шерри, мы же с инспектором отошли в сторонку.
– Европейский Союз начал внутреннее расследование, – сказал Томлинсон, – всей этой истории с электроламповым заводом в Болгарии.
– Арестовали кого-нибудь? – спросил я.
– Пока нет, – ответил он. А потом добавил: – Только между нами. Не думаю, что вообще кого-то арестуют. У меня была встреча с администратором Европейского суда аудиторов. Из его слов я понял: он считает, что сто миллионов евро – не такая уж и большая потеря, чтоб о том стоило беспокоиться. Ну, как вам это нравится? На сто миллионов евро можно построить новую больницу в Ливерпуле, несколько новых школ.
– А кстати, что слышно о Шеннингтоне? – спросил я.
– Без изменений, – ответил Томлинсон. – И лично я сомневаюсь, что наступит улучшение. По словам врачей, он вошел в так называемое «стабильно-вегетативное состояние». Ну, нечто среднее между полукомой и полубодрствованием.
– И каковы прогнозы?
