Ее пробирала дрожь, несмотря на теплую кофту. Зубы стучали, строчки учебника по фармакологии расплывались перед глазами. В голову лезли всякие глупости.
Стук в дверь со страху показался Симе оглушительным грохотом. Открывать или не открывать? Оленин не удосужился снабдить входную дверь в офис глазком. Не было надобности. Теперь глазок пригодился бы.
Ассистентка бросила взгляд на часы – для уборщицы рановато. Дисциплина и чувство долга взяли верх над растерянностью.
– Кто там? – робко спросила Сима, выйдя в переднюю.
– Я к доктору, – послышался из-за двери мужской голос. – Вы меня впустите?
– Да, конечно…
Сима в замешательстве забыла, в каком она виде, и открыла. С улицы дохнуло холодом. На пороге стоял молодой человек приятной наружности – рослый, спортивный брюнет, с улыбкой на красивых губах. Совершенно не похожий на убийцу.
– Ой… извините, я… – Она посторонилась, пропуская его. – Сюда, пожалуйста…
Смутившись чуть ли не до слез, Сима предложила посетителю сесть в удобное кожаное кресло.
– Слушаю вас…
– Моя фамилия Лавров, – представился мужчина. – Я бы хотел проконсультироваться с господином Олениным по поводу… в общем, могу я записаться на прием?
– Да…
Сима, потупившись, открыла журнал посещений.
– На сегодня можно? Мне срочно! – нетерпеливо произнес посетитель, поглядывая на дверь в кабинет доктора.
– Юрий Павлович будет во вторник. Он на симпозиуме.
– Да ну? А раньше нельзя?
– К сожалению, запись только на вторник…
Сима записала Лаврова на вторник, на вечер.
Он вышел из офиса довольный и несколько удивленный странным видом и поведением ассистентки. Чего вдруг та напялила на себя шерстяную кофту, когда в приемной теплынь? Вдобавок девушка была скованна и явно чем-то встревожена.
Неподалеку от входа Лавров заметил припаркованный черный «бумер» – не новый, но в хорошем состоянии. И на всякий случай запомнил номера…
Харьков, 1892 год
Сусанна, домоправительница Рубинштейнов, отчитывала горничную. У нее было скверно на душе, и она не давала спуску никому – от поварихи до кучера.
– Смотри, какая здесь пыль… и здесь! И тут! О чем ты думаешь, юная ветреница? О женихах? Если так будет продолжаться, я вычту у тебя из жалованья!
Горничная, красная, как вареный рак, теребила оборку фартука, не смея поднять глаза на грозную начальницу.
– К вам посыльный от господина Адольфа… – донеслось из передней.
Известие о смерти хозяина застало Сусанну врасплох. Она махнула горничной рукой, и та, на радостях бросив тряпку, убежала.
– Боже… – простонала Сусанна. – Боже! Бедная девочка… совсем осиротела…
Эрнестина Исааковна, супруга банкира, приказала долго жить, когда дочка была совсем маленькая. А теперь Ида лишилась еще и отца.
Служа у Рубинштейнов, Сусанна убедилась: богачи – такие же люди, как и все прочие. Да, они живут в красивых домах, купаются в роскоши, носят бриллианты и ездят в золоченых каретах. Но так же страдают, болеют, умирают, – и никакие деньги не в силах им помочь. Бедняжка Ида! Каково ей расти без любящей матери, без ласкового отца?.. Лев Романович души в дочери не чаял, потакал всем ее прихотям.
В письме от Адольфа Рубинштейна – брата покойного – сообщалось, что Лев скончался во Франкфурте-на-Майне…
Слезы струились по щекам Сусанны, когда она читала сии печальные строки. Маленькая Ида – ужасная худышка и нескладеха – была болезненно впечатлительна. Ее характер пугал отца то приступами экзальтации, то полной отрешенностью от окружающего мира. Девочка сомнамбулой бродила по комнатам, ничего вокруг не замечая, словно витая в сумеречных грезах.
После смерти жены банкир дрожал над дочерью, боясь, что та угаснет, как ее мать. Он приглашал к ней лучших докторов. По ночам он подходил к ее кроватке и прислушивался к дыханию спящей Иды. В детской постоянно должна была присутствовать няня.
«Почему она такая бледная? – спрашивал он у маститых лекарей. – Почему такая худая? Кожа да кости! Ведь у нее на столе – любые лакомства, все, что душа пожелает!»
Доктора потчевали отца медицинскими сентенциями и глубокомысленными рассуждениями, которые не рассеивали его тревог и опасений.
Лев Романович пылинки сдувал с девочки, балуя ее безо всяких пределов. Словно маленькая принцесса, Ида ни в чем не знала отказа.
Только однажды отец запретил ей хозяйничать в железном шкафу, где он держал ценные бумаги и вещи. Рыться в ларце с украшениями покойной Эрнестины банкир дочери тоже не позволил.
«Это память о моей жене… и твоей матери, – строго сказал он. – Придет время, и ларец станет твоим. Но пока его место здесь, под замком».
«Дай мне вон ту коробочку! – капризно потребовала Ида, показывая на невзрачный ящичек в самом углу полки. – Я хочу ее!»
«Нельзя, – мягко, но непреклонно заявил Рубинштейн. – У тебя полно игрушек, дорогая. А это – не игрушки!»
«Там тоже мамины драгоценности?»
«Нет. Тебе не следует даже заглядывать туда… во избежание неприятностей. Иди, играй… а мне нужно немного поработать».
Ида такого не ожидала и закатила истерику. Она забыла о ларце Эрнестины и думала только о маленькой коробочке, которую отец прятал от нее в железном шкафу. Но банкир остался непреклонен.
Лев Рубинштейн целиком отдавался работе и воспитанию дочери. У Иды было все, о чем только может мечтать девочка. Она наряжалась в красивые платья и часами застывала перед зеркалом, принимая разные эффектные позы. Увы, то, что отражали зеркала, вызывало у окружающих смущение. Ида выглядела безобразной. Голенастая и тощая, словно жердь, она тянулась вверх, вместо того чтобы полнеть и округляться. Ее лицо портил большой рот, глаза казались непомерно огромными, лоб чрезмерно высоким. Зато сама девочка не сомневалась в своей неотразимости. На праздниках она вела себя дерзко и заносчиво. Взрослые украдкой посмеивались, сверстники сторонились Иды. Зато в кругу близких она царила безраздельно.
Обычные развлечения быстро надоедали ей. Ее манило неизведанное. Подспудно ей хотелось острых ощущений, ярких переживаний, но она словно пребывала в спячке.
Судьба дала ей сразу много и постепенно отбирала свои дары. Сначала Ида лишилась матери, а теперь отца. Что-то девочка должна была бы получить взамен…
Эти мысли вихрем пронеслись в голове Сусанны, пока она читала скорбное послание.
– Что случилось, Сусанна?
Ида, легкая на помине, вошла в столовую и замерла. Длинная, неуклюжая, с неприбранными волосами и следами пудры на лице. Опять небось прихорашивалась перед зеркалом, пыталась взбивать непослушные локоны, пудрить и без того бледные щеки. В платье до пят она была похожа на Пьеро, вечно грустного, меланхоличного персонажа уличной комедии.
