Лавров напрягся, но не подал виду. Как ни в чем не бывало заговорил о диске:
– Зачем ты дала мне его? Я не любитель стриптиза. Ночных клубов, как тебе известно, не посещаю, на порносайты не заглядываю.
– Это не стриптиз, – возразила Глория. – Это «Танец семи вуалей». За него Саломея потребовала у царя Ирода голову пророка Иоханаана…
– Чего? – не понял начальник охраны.
– Темный ты, Рома, необразованный. Займись-ка на досуге повышением своего интеллектуального уровня. Мустанг…
Она смеялась над ним. Он же, непонятно отчего, растерялся.
– На диске – пациентка Оленина, некая Айгюль, – с улыбкой добавила Глория. – Тебя завел ее танец?
– Меня? Нисколько…
Лавров лукавил, самую малость. Движения танцовщицы не возбудили его, а скорее поразили необычной страстностью – не напускной, как у стриптизерш, а внутренней, идущей от сокровенной сути женщины, которая обольщает и губит, низвергая мужчину в адское пекло…
Глава 13
Петербург, 1908 год
Молодой граф Оленин повздорил с женой. Эмма вывела его из себя. Зачем он женился? Признаться себе, что к браку его вынудили безденежье и долги, граф не мог. Он старательно убеждал себя в любви к Эмме, которая с первой же минуты знакомства поразила его милыми чертами, соблазнительными округлостями фигуры и почти детской наивностью.
Эмма была из семьи фабриканта, который выделил дочери значительное приданое. Этой суммы едва хватило на покрытие долгов и выкуп заложенного и перезаложенного имения Оленина под Торжком.
Отец Эммы откровенно недолюбливал зятя, но не вмешивался в жизнь молодых. У него оставались еще три дочери на выданье, а после народных волнений фабрики потерпели урон. Рабочие устраивали забастовки, ломали купленные за границей станки и даже решились на поджог. Склады с сырьем удалось спасти от огня, благодаря чему тесть не только избежал разорения, но и добился прибылей.
«Необразованные выскочки», нарождающиеся буржуа, коими считал новых родственников гордый Оленин, на деле ни в чем не уступали дворянскому сословию, а во многом превосходили его. Их неутомимому трудолюбию, предприимчивости и напору можно было позавидовать. Они могли позволить себе благотворительность и покровительство искусствам, тогда как обедневшие аристократы едва сводили концы с концами и проживали последнее.
Эмме нанимали лучших учителей, но это не сделало ее умнее. Она говорила на трех языках те же глупости, что и на русском. Ее роскошные наряды напоминали Оленину о его собственной несостоятельности и неуемной расточительности тестя, который ничего не жалел для дочери. Однако после ее замужества резко ограничил денежную помощь. Передав приданое в руки зятя, он счел свою миссию исчерпанной. Его советы по экономии средств и получению доходов от имения граф высокомерно отверг. А от должности приказчика на одной из фабрик тестя с презрением отказался.
Простушка Эмма поддерживала его во всем и рассорилась с родными, которые пытались открыть ей глаза на праздного и легкомысленного мужа. Кроме титула и сомнительных принципов Оленин, по их мнению, ничего в семью не привнес. Он давно оставил службу, промотал скромное наследство и погряз в карточной игре. Эмма надеялась, что любовь излечит его от нездорового азарта, но обманулась.
– Дай мне денег, – однажды попросила она и получила отказ.
– Какие деньги? На что? – взвился Оленин.
– Я хочу купить платье. Нас пригласили на вечеринку к мадам Горовиц. Я не могу идти в старом наряде.
– В старом? Ты его надевала всего пару раз!
– Все придут в новом, – твердила супруга. – Там будет Ида, бывшая жена Владимира Горовица. Они развелись, но остались друзьями. Ида Рубинштейн – законодательница мод. Я не хочу выглядеть хуже всех.
Оленин с ненавистью смотрел в круглое, белое лицо Эммы с фарфоровым румянцем, которое раньше так ему нравилось. Он сдерживался, чтобы не ударить ее по пухлой, как у херувима, щеке. Ее взбитые кудряшки теперь казались ему не прелестными, а безобразными и безвкусными. Как он не видел этой ее пошлой манеры одеваться? Как не разгадал в ней тусклой мещанской приземленности? Купчиха и есть купчиха, в какие шелка ее ни ряди!
– Отчего ты так переменился ко мне? – спросила жена, и из ее блестящих обидой глаз выкатились две слезинки. – Чем я тебе не угодила?
Оленин с отвращением поморщился. Слова Эммы, равно как и ее слезы, и весь ее несчастный вид не вызвали в нем сочувствия, только пуще взбесили.
– Боже! Ты бываешь невыносима! – завопил он и кинулся прочь из гостиной. – Вы все помешаны на деньгах! Твой папаша за копейку удавится! И ты туда же! Вы мне противны, противны…
– Александр… Саша… – неслось ему вслед. – Ну, прости меня! Я не думала, что обычная просьба оскорбит тебя… Прости!..
Эмма уронила руки, которые протягивала к мужу, и бессильно опустилась на диван. Граф охладел к ней… она не оправдала его ожиданий, не сумела найти доступа к его тонкой ранимой душе. Она сидела и плакала, не понимая, за что страдает. Муж рассердился на нее, нового платья не будет, а без этого о вечеринке у Горовицев нечего и мечтать. В их доме на Английской набережной собираются сливки общества, – тон задает сама хозяйка и ее бывшая невестка Ида Рубинштейн. Стыдно перед ними ударить в грязь лицом… Может, попросить денег на платье у отца? Он наверняка сжалится и даст…
Не успела Эмма успокоиться и вытереть слезы, как в гостиную ввалился красный от благородного негодования Оленин и бросил ей на колени несколько мятых купюр.
– Изволь, дорогая, возьми на свои тряпки… Вот чем измеряется любовь дочери заводчика! Я думал, нас соединило чувство возвышенное и бескорыстное…
– Саша…
– И не забудь надеть бриллианты, подаренные тебе отцом на День ангела! – мстительно добавил Оленин. – Может, сумеешь затмить люстру своим сиянием!
Оленин не хотел идти к Горовицам, в их великолепный особняк, набитый дорогими вещами и произведениями искусства, где каждая мелочь кричала о неприличном богатстве, о миллионах, нажитых на горбу голодных и угнетенных рабочих. Казалось, все здесь укоряло графа в том, что он стеснен в средствах. Каждый разодетый господин и сверкающая украшениями дама унижали его одним своим видом, напоминая о пустых карманах и необходимости экономить, тогда как они купаются в золоте и могут себе позволить все что угодно.
Будь Оленин хоть чуточку борцом, он пополнил бы ряды революционеров. Но в его жилах текла ленивая, изнеженная кровь аристократов. На самом деле он обожал роскошь и ненавидел бедность, стыдился ее, словно позорного клейма. Карточная игра манила его прежде всего возможностью получить много и сразу, без усилий. Он находил удовольствие и азарт в этом состязании с судьбой, которой ничего не стоило щедро одарить его. Разве он не заслуживает счастья больше, чем эти напыщенные жадные ростовщики и торгаши?..
