Лавров вспомнил тихие переулки, окружающие офис психоаналитика. Куда ни пойдешь, всюду веет прошлым. На ум приходят булгаковские герои…
Он недавно прочитал в какой-то газете, что в Москве существуют «параллельные улицы». Точь-в-точь похожие на нынешние, только в другом измерении. Отличить их можно по правой и левой стороне. Если дом, который должен стоять справа, оказывается слева – значит, вы попали в зазеркалье. Чушь, конечно же, но интересно…
Он, очевидно, слишком глубоко задумался.
– Что-то прояснили? – донеслись до него слова Серкова.
– Да, спасибо…
– Что же, если не секрет?
Лавров замялся.
– Можно, я возьму эту книгу? – попросил он вместо ответа. – «Город призраков». Хочу почитать.
Отец пропавшей девушки с недоумением уставился на него поверх очков.
– Берите…
Выйдя от Серковых, начальник охраны почему-то задумался не о призраках, а о Павлинове. Зачем тот приезжал в Черный Лог?
«С какой стати они с Глорией разыграли передо мной дурацкую сцену? – гадал Лавров. – Принимают меня за полного идиота?»
Начальник охраны не сомневался: Павлинов занимается темными делишками. Насквозь фальшивый и подозрительный тип. Чего стоит его ожерелье из золотых перстней!
«Не зря я решил проверить его номера!» – похвалил себя Лавров.
Товарищ из ГИБДД сообщил ему, что «Ниссан-Армада» Павлинова принадлежит директору коммерческого банка и числится в угоне…
Петербург, 1908 год
Пока Оленин где только возможно подкарауливал Иду в надежде поймать ее обволакивающий взгляд или томное мановение руки, Самойлович наносил тайные визиты его жене.
Эмма совершенно потеряла голову. Измученная презрительной холодностью и невниманием мужа, она окунулась в пучину преступной страсти. Продолжая любить графа, она, тем не менее, с мстительным удовольствием изменяла ему с другим, находя наслаждение в запретных ласках и разнузданном бесстыдстве любовника. Грешить так грешить! Раз муж не оценил по достоинству ее девичью непорочность, а затем супружеское целомудрие, пусть теперь пожинает плоды.
«Я досталась ему чистой и нетронутой, а он волочится за жалкими горничными и пошлыми плясуньями, которые раздеваются перед публикой», – думала она, лежа в пустой постели и прислушиваясь, не звякнет ли дверной колокольчик.
Она забыла, что сама же возвела Иду Рубинштейн на пьедестал, сделала кумиром. Теперь Эмма ненавидела ее и нашла в ней источник своих страданий. Законодательница мод, светская львица, эротическая танцовщица стала ее соперницей. А разве можно соперничать с Идой?
Частые отлучки Оленина, поздние возвращения «из клуба» или с «дружеских пирушек» подтверждали слова любовника. Граф поклоняется скандальной, стильной и элегантной даме, которая сорит деньгами и блистает в обществе. Блистает благодаря неслыханным непристойностям, вытворяемым ею на сцене.
Эмма, пораженная в самое сердце низкими предпочтениями графа, начала следить за ним и молоденькой Фросей, которая прислуживала ей. Если Самойлович не лгал насчет Рубинштейн, то не солгал и про горничных.
Упиваясь собственной обидой, уязвленная женщина находила горькую отраду в любовной связи с товарищем мужа. Понимая, что губит себя безвозвратно, Эмма все глубже и глубже погружалась в трясину порока.
Самойлович исподволь развивал в ней задатки уличной женщины, которые, как он считал, самой природой были заложены в каждой представительнице прекрасного пола. Он заставлял ее делать то, чего ни при каких обстоятельствах не посмел бы потребовать от Эммы супруг, и наслаждался ее унижением.
Графиня перестала ходить в церковь, ибо ей казалось, что священник, церковные служки, певчие, прихожане и даже нищие на паперти видят ее насквозь, что ее грех проступает на ней подобно несмываемой грязи, которой она запятнала себя. Святые угодники с золоченых образов будто укоряли ее за измену человеку, с которым она стояла под венцом и которому клялась перед Богом. Устрашающие картины ада разверзались перед ней, но при всем том она не могла отказаться от встреч с Самойловичем, который совершенно сломил и развратил ее. Более всего пугали Эмму ужасные мысли, от коих она не могла избавиться ни наяву, ни во сне, ни в храме…
Она перестала исповедоваться… боясь признаться в том, что решилась на блуд вопреки нравственной чистоте, которую прививали ей воспитатели. Ее душа разделилась надвое: одна Эмма отдавалась неприличной похоти, другая стенала и молила о пощаде. К кому обращалась она и желала ли на самом деле того, о чем просила?
Неверная жена обвиняла в своем падении извращенную мораль, Иду Рубинштейн, сластолюбивого мужа, безжалостного любовника, распущенную горничную – кого угодно, кроме себя. Они все ополчились против Эммы, жаждали ее позора, ее гибели…
Графиня не смела поднять глаза на «обожаемого Сашеньку», тогда как тот принимал ее поведение за ревность и недовольство. Избегая объяснений, граф отмалчивался, запирался у себя в кабинете, куда перебрался из супружеской спальни, пил и проваливался в горячечный хмельной сон. Самойлович принес ему расшитые бисером шаровары и розовый тюрбан с пером, заверив, что выкрал их у Иды ради друга.
– От нее не убудет, – заявил он Оленину. – У нее шкафы ломятся от одежды и театральных костюмов. Ей шьют по эскизам самого Бакста
[14]
. Он не отходит от Иды. Но между ними ничего нет…
– Совсем ничего?
– Платоническая любовь, мой друг…
Оленин не верил в платоническую любовь:
– Ты украл ее вещи, Самойлович? Ты вор!
Отставной офицер самодовольно улыбался без тени протеста. Он гордился своей ловкостью. Шаровары из тончайшего шелка лежали на стуле, словно пестрое облако. Тюрбан казался гигантским цветком розы, в котором торчало перо. Восхитительный запах пудры и парижских духов исходил от этих волшебных вещей. Оставшись один, Оленин зарылся в них лицом и отдался эротическим грезам…
– Ты перестал спать с женой? – на следующий день осведомился Самойлович. – Это зря, дружище. Поверь мне, женщины – коварные существа. Она быстро найдет тебе замену!
– Кто? Эмма?
Оленин расхохотался, не допуская и мысли об измене жены. Эмма не способна завести любовника. Она слишком робка и скована в постели, снять с нее ночную рубашку – целая процедура. А чтобы оставить горящую свечу в спальне – и речи быть не может. Подобную стыдливость может терпеть только законный супруг.
– Ну-ну… – задорно подмигнул ему приятель и подкрутил ус. – А не приударить ли тебе за Фросей, братец? По-моему, отменно хороша… и горазда строить глазки…
