– Ну и как? Интересно?
– Не очень… Не верю я в призраков. Кстати, кто угрожал Симе по телефону? – вдруг спросил Лавров. – Тоже Карташин?
– Полагаю, да. Он получал удовольствие, ухаживая за девушкой, которую собирался убить. Он упивался своим всесилием и ролью вершителя судеб. Его разговоры о женитьбе – не совсем притворство. Не исключено, что он по-своему любил Симу и даже старался спасти ее.
– От самого себя?
– Ты находишь это странным?
– Если бы Сима согласилась выйти замуж за Карташина, она осталась бы жива?
– Не знаю, – развела руками Глория. – Но шанс на спасение у нее был бы.
– Я так и не понял… зачем Карташину понадобился «Танец семи вуалей»?
– Надеюсь, Оленин поможет нам ответить на этот вопрос…
* * *
В кабинете психоаналитика пахло кофе, в окна врывалась весенняя свежесть и городской шум.
– Это Ида Рубинштейн? – спросил Лавров, показывая на снимок в рамочке.
Узкий овал лица, впалые щеки, огромные черные глаза, копна кудрей…
– Да, – кивнул доктор. – Моя любимая фотография.
– Как закончилась ее жизнь?
– Она умерла в маленьком городке на юге Франции. Всеми забытая… Вероятно, ее старость протекала в тоске и воспоминаниях. Ида пожелала, чтобы о ее похоронах никого не извещали, а на могильной плите выбили всего две буквы – I R. Она ушла, не прощаясь…
Глория молча сидела в кресле, разглядывая портреты на стенах. Она узнала только Шарко, Юнга и Достоевского.
– Я должен быть вам благодарен, – выдавил Оленин, разливая кофе по маленьким чашечкам. – Если бы не вы…
Сима взяла отпуск на две недели, и он вынужден был обходиться без ее помощи.
– В худшем случае сидеть бы вам в тюрьме, – сказал за него Лавров. – А в лучшем вы бы просто лишились практики. На вашу репутацию легло бы несмываемое пятно.
– Я понимаю…
– Чем вы так насолили Карташину?
– Затрудняюсь ответить…
С этими словами Оленин достал из несгораемого шкафа папку с подшитой историей болезни своего заклятого врага.
– Карташин обратился ко мне… минуточку… ага, вот! Больше двух лет назад. С тех пор он совершенно не изменился. Я сразу узнал его. Он назвался Визирем…
– Вас это не удивило?
– Большинство пациентов предпочитают анонимность. Они берут себе вымышленные имена. Все зависит от фантазии. Итак… Визирь жаловался на невыносимую скуку… и постоянный зуд внутри. Его-де одолевал бес. Имеется в виду не физическое проявление, а чисто нервное. Этот «бес» вынуждал его искать приключений. Причем злых приключений. Пациент постоянно боролся с желанием причинить кому-нибудь вред… Я выслушал его и, честно говоря, не нашел недуг серьезным. В поведении пациента сквозило лукавство. Он как будто проверял меня: «Ну-ка, покажи, на что ты способен!»
– Вы помогли ему справиться с этим состоянием?
– Я пытался… но Визирь неожиданно отказался от сеансов. Сказал, что слишком дорого платит за пустую говорильню. Он остался недоволен моими методами лечения. Собственно, я не лечу… я помогаю человеку найти причину его проблемы. Лекарства способны облегчить симптомы, но против источника душевных страданий они бессильны.
– Карташин нашел причину?
– У него не хватило терпения… или денег пожалел.
Оленин пробегал глазами по строчкам в истории болезни, освежая в памяти давние события.
– Да, вот… на последнем сеансе пациент заявил, что все про меня знает… и что я еще пожалею…
– О чем пожалеете? – спросила Глория.
Доктор пожал плечами:
– Я не придал тогда этому значения…
– А зря!
– Вероятно, он имел в виду месть, – вставил Лавров. – Вы ведь не помогли ему, а деньги взяли. Он раскопал вашу подноготную и сочинил дьявольскую историю, вложив ее в уста Шехерезады.
– Безумие порой граничит с гениальностью… – пробормотал доктор. – Сумасшедший становится провидцем… и угадывает сокровенное.
– Вы сами виноваты, Оленин. Не сумели подобрать к пациенту ключик.
– Я делал свою работу. Человек – сложная конструкция, в которой сразу не разберешься. Тем более, когда речь идет о психике. Не к каждому ларчику существует ключик. Демонов запечатывают Сулеймановой печатью. Я не мастер ее взламывать.
Глория бросила на него удивленный взгляд.
– Вы опять не договариваете, Юрий Павлович, – сказала она. – Зачем Карташин велел передать вам диск с «Танцем семи вуалей»?
– Знаете, у каждого есть свой скелет в шкафу. Позвольте мне…
– Я требую, чтобы вы открыли шкаф! – недослушал Лавров. – Мы хотим взглянуть на скелет. Разве мы не заслужили?
Оленин отложил в сторону папку, встал и начал прохаживаться по кабинету. Он вспотел, вытер мокрые ладони бумажной салфеткой.
– Это связано с Саломеей? – спросила Глория.
Доктор вздрогнул, как будто его ударили.
– Я не могу исцелить себя от безответной любви к Иде… Иногда мне кажется, что если бы ее не было, я смог бы стать счастливым, жить обычной жизнью, как все. Она выпила мою кровь по капле, а в вены впрыснула яд, отравляющий душу… Я бы хотел убить ее! Но она уже мертва… Сила наваждения так велика, что Карташин с его пособницей чуть не заставили меня поверить… поверить… В общем, я подозревал в убийстве ассистенток…
– Себя?
Оленин кивнул с видом обреченного.
– На меня нашло затмение… вероятно, очень давно… Я все еще во власти Иды! Знаете, что я понял? Любовь нельзя препарировать… вскрыть и разложить по полочкам. Для нее не существует законов. Она ослепляет… и убивает. Человеческая сексуальность имеет двойственную природу, и с этим ничего не поделаешь. Людей возбуждает насилие. Иначе откуда берется сексуальный садизм? – Он помолчал, тяжело дыша. – С одной стороны, это не связано с любовью; с другой – неотделимо от любви. Не понимаю, как Карташину удалось догадаться… Он почти достиг своей цели. Осталось чуть-чуть, и я бы взял на себя чужую вину… Я запер своего демона в клетке, но тот мог умудриться сбежать…
Лавров уставился на психоаналитика с нескрываемой растерянностью. Что за чертовщина? Уже второй участник драмы готов сознаться в том, чего не совершал. Воистину этот Визирь служит влиятельному господину. Не самому ли Люциферу?
– Какого демона вы имеете в виду?
– Он гнездится в каждом из нас, – мрачно произнес доктор. – Его орудием может стать не только плотская страсть, но и несравненная красота… и великая гениальность. Темная муза не так уж редко посещает мэтров искусства. Возможно, поэтому они увековечили Саломею, дочь разврата…
Лаврову было лень вступать в спор, и он промолчал. Да и что, в сущности, он мог возразить?
