– Юрий Павлович, вы заметили, что Карташин – левша? – спросила Глория.
Брови доктора изумленно поползли вверх, рот приоткрылся.
– Левша? – в ужасе повторил он. – Левша… Так это же… Самойлович! – вырвалось у него. – Не может быть… Нет, я не заметил… для меня это новость…
На его лбу выступила испарина, руки дрожали.
– Кто, простите? Самойлович? – не понял Лавров. – Это еще что за перец?
– Не обращайте внимания… я ляпнул, не подумав… обмолвился…
Глория молчала, погруженная в свои мысли. Суть происходящего была ей ясна, в отличие от начальника охраны. Но объяснять все Лаврову не имело смысла.
– Вернемся к танцу, – обратилась она к Оленину.
– Мне дали понять… что я разоблачен… что все покровы упали…
– И что на кону – ваша голова?
Лавров переводил взгляд с Глории на доктора и обратно. Он не мог взять в толк, о чем они говорят. О «Танце семи вуалей»? Или о какой-то тайне, известной только им двоим.
«Айгюль должна была принести своему любовнику голову эскулапа, – подумал начальник охраны. – Карташин просчитался, забыл, что Халилова – не Саломея. У нее не хватило духу!»
– Вы вспомнили все, что он говорил вам, будучи пациентом?
– Большую часть я записал…
– Карташин мог угрожать, выражать недовольство уже после того, как вы окончили сеанс и перестали записывать.
– Теперь я сомневаюсь, приходил он за помощью… или с другой целью… – смешался Оленин.
– Вы знали, что Карташин встречается с Симой Петровской?
– Бог мой! Нет! Я ни разу его не видел с тех пор, как мы расстались. Я вообще забыл о нем. У меня столько пациентов, что я не в состоянии всех помнить.
– Текучка, – обронил Лавров.
– А? Да… вы правы…
– Очевидно, он следил за вашими ассистентками. Выбирал удобный момент и убивал.
– Тем же способом, что и горничных… – машинально подтвердила Глория.
Доктор воздел руки к потолку и воскликнул:
– Разве не дикость – воспоминания о прошлом, которого не было? Просто не могло быть!
«Карташин не догадывался, где работает Сима, – подумала Глория. – А когда узнал, обрадовался или огорчился? Скорее, его охватило смешанное чувство…»
– Он не говорил ни о какой вещи? – обратилась она к Оленину.
Узнав о том, что Карташин – левша, доктор начал терять нить разговора. Он сосредоточился на своих внутренних ощущениях и слушал рассеянно.
– Левша… – невольно прошептал он. – Дикость!.. Простите… что вы сказали? Вещь? Поразительно…
Оленин не мог понять, откуда у Глории берутся эти точные, невозможные вопросы.
– Карташин был страшно зол на меня и потребовал вернуть кисет… – признался он. – Я не брал у него никакого кисета, поэтому…
– Вы ему отказали?
– Я решил, что он заговаривается. Гнев провоцирует обострение болезни, и человек перестает быть адекватным. Я даже не удивился.
– Вы в самом деле не брали у него кисета?
– Какой кисет? О чем вы? Кто сейчас держит табак в мешочках?
– Тот, кто курит трубку, – заявил Лавров.
Он подошел к шкафу и многозначительно постучал по стеклу, за которым красовался десяток старинных трубок.
– Я не курю, – поморщился Оленин. – Эти трубки достались мне по чистой случайности. В наследство от родственника из Франции. Мне переслал их по почте адвокат покойного.
– Вот как? У вас родня во Франции? Уж не по линии ли графа Оленина?
– Ну, допустим… – неохотно признался доктор. – И что с того? Честно говоря, я пытался найти его потомков, но тщетно. Старик умер бездетным и практически нищим. Эти трубки нельзя назвать ценностью. Адвокат написал в письме, что долго не мог определиться, кому их передать, пока не прочитал в газете заметку о конференции психологов и не наткнулся на мою фамилию. Не знаю, почему он решил переслать трубки именно мне…
– Но факт остается фактом! – воскликнул Лавров.
– Вы были на конференции в Париже? – заинтересовалась Глория.
– И в Мюнхене, и в Осло…
– Вы темните, Юрий Павлович. Может, вместе с трубками вам переслали и кисет?
Доктора бросило в жар, на лице выступили красные пятна.
– В чем вы пытаетесь меня уличить? Во лжи? Посылку с трубками я получил не от Карташина…
– …следовательно, тот не имел никаких прав на кисет! – подхватила Глория.
– Я вообще не понял, какой кисет он имел в виду. И почти сразу забыл и его самого, и его странное требование. От пациентов еще не такое услышишь.
– Где же кисет? Вы покажете его, наконец?
Оленин почувствовал, что не может противиться ее настойчивости. Ему пришлось достать из несгораемого шкафа железную коробку, вынуть оттуда потертый мешочек малинового бархата и показать гостям. На бархате золотыми нитками были вышиты две буквы – I R.
– Ида Рубинштейн… – восхищенно прошептала Глория, рассматривая мешочек.
– Здесь не табак, смею заметить, – подал голос Оленин. – Следовательно, это не кисет.
Мешочек источал слабый запах амбры и мускуса, который кружил голову. Глория потянула за шнурок и заглянула внутрь. В малиновом сумраке блеснула золотая лилия…
– Застежка Саломеи! – выдохнула она.
– Этого не может быть, – возразил доктор.
– Скорее вы согласились бы расстаться с жизнью, чем с этой вещицей…
– Она принадлежала Иде, – против воли вырвалось у Оленина. – Само золото стоит безделицу.
Тень Саломеи промелькнула и растаяла в солнечной дымке кабинета, оставив после себя то ли отзвук легких шагов, то ли звон золотых монист…
Заключение
Дедушка Симы Петровской лично посетил Черный Лог и вручил Глории чек на большую сумму.
– Позвольте выразить вам благодарность, – сказал пожилой господин. – Когда-то Агафон спас меня… а теперь вы спасли мою внучку. В то утро я проснулся от дурного предчувствия и решил познакомиться наконец с доктором Олениным. Почему я не приехал на полчаса раньше?! Когда я увидел в приемной лежащую на полу Симу, у меня сердце оборвалось. К счастью, она серьезно не пострадала – больше испугалась.
– Вы все-таки познакомились с Олениным?
– Разумеется. Я привык выполнять намеченное.
– Что вы о нем скажете?
– Доктор не вызывает у меня доверия, однако я не в праве вмешиваться в личную жизнь Симы. Пожалуй, я был слишком суров с ней и с ее матерью. Судьба хотела наказать меня, но вы отвели ее карающую руку…
