— Ноябрь, — сказала девушка.
Голос был спокойный, глубокий, мягкий, и Харри невольно подумал, таков ли он от природы или она просто усвоила эту манеру говорить. Он знавал женщин, которые меняли голос, как другие меняют наряды. Один голос для дома, другой — для первого впечатления и общественных поводов, третий — для ночи и близости.
— В каком смысле? — опять спросил он.
— Те, что умерли в ноябре.
Харри взглянул на снимки и наконец сообразил что к чему.
— Четверо? — тихо сказал он. Перед одной из фотографий лежала записка, корявые карандашные буквы.
— В среднем умирает один клиент в неделю. Четверо — вполне нормально. Поминовение в первую среду каждого месяца. У тебя кто-то…
Харри помотал головой. «Мой любимый Одд…» — так начиналась записка. Никаких цветов.
— Я могу чем-нибудь помочь? — спросила девушка.
Наверно, у нее в репертуаре все ж таки один этот голос, глубокий, приятный, подумал Харри.
— Пер Холмен… — начал он и осекся, не зная, что сказать дальше.
— Н-да, бедняга Пер. Поминовение будет в январе.
Харри кивнул:
— В первую среду.
— Точно. Приходите, брат, мы будем рады.
Слово «брат» слетело с ее губ легко и естественно, словно нечто само собой разумеющееся, этакий полумеханический придаток. И Харри чуть было ей не поверил.
— Я полицейский дознаватель, — сказал он.
Разница в росте была так велика, что ей пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть ему в лицо.
— Кажется, я уже видела вас, правда, давно.
Харри кивнул:
— Возможно. Я сюда заходил, но вас не видел.
— Я здесь только полдня. В остальное время сижу в штаб-квартире Армии спасения. А вы работаете в отделе наркотиков?
Харри покачал головой:
— Нет, в убойном.
— В убойном? Но ведь Пера не…
— Может, присядем?
Она нерешительно огляделась.
— Работы много? — спросил Харри.
— Наоборот, против обыкновения спокойно. Обычно мы отпускаем до тысячи восьмисот бутербродов в день. Но сегодня выплачивают пособие.
Девушка окликнула одного из парней за стойкой, тот ответил, что в случае чего подменит ее. Заодно Харри узнал и ее имя: Мартина. У человека с папиросной бумагой голова свесилась еще ниже.
— Есть кой-какие неясности, — пояснил Харри, когда они сели. — Что он был за человек?
— Трудно сказать. — Она вздохнула, глядя на вопросительную мину Харри. — У наркоманов с таким многолетним стажем, как у Пера, мозг уже настолько разрушен, что о личности вообще говорить сложно. Тяга к наркотикам затмевает все.
— Понимаю, но я имею в виду… для людей, которые хорошо знали его…
— Увы. Спросите у его отца, во что превратился его сын как личность. Он много раз приходил сюда, забирал Пера. Но в конце концов отступился. Пер начал вести себя дома крайне агрессивно, потому что они запирали от него все ценности. Он просил меня присматривать за парнем. Я сказала, мы сделаем все, что в наших силах, но чудес обещать не можем. Так оно и вышло…
Харри посмотрел на девушку. На ее лице отразилось обычное для социальных работников печальное смирение.
— Сущий ад… — Харри почесал лодыжку.
— Наверно, надо самому быть наркоманом, чтобы понять это до конца.
— Я имею в виду жизнь его родителей.
Мартина промолчала. К соседнему столику подошел парень в драной куртке-дутике. Открыл прозрачный пластиковый пакет и вытряхнул из него кучку сухого табаку, видимо извлеченного из сотен окурков. Табак засыпал и папиросную бумагу, и черные пальцы сидевшей там неподвижной фигуры.
— Счастливого Рождества, — буркнул парень и побрел прочь старческой походкой наркомана.
— Какие же у вас неясности? — спросила Мартина.
— Анализ крови показал, что он не был под кайфом.
— Ну и что?
Харри смотрел на соседний столик. Сидящий там человек отчаянно пытался свернуть сигарету, но пальцы не слушались. По бурой щеке скатилась слеза.
— Я знаю, что такое быть под кайфом, — сказал Харри. — Вы не слыхали, денег он никому не задолжал?
— Нет, — коротко и решительно ответила девушка. Так коротко и решительно, что Харри догадался, каков будет ответ на следующий вопрос.
— Но вы, наверно, могли бы…
— Нет, — перебила она. — Не могу я выпытывать. До этих людей никому нет дела, и я здесь затем, чтобы им помогать, а не преследовать.
Харри долго смотрел на нее.
— Вы правы. Извините, что спросил, больше не повторится.
— Спасибо.
— Только еще один, последний, вопрос.
— Ладно.
— Вы… — Харри помедлил, в голове мелькнуло: зря я, это ошибка. — Вы поверите, если я скажу, что мне есть до них дело?
— А стоит?
— Ну, я расследую обстоятельства смерти человека, которого все считают явным самоубийцей и до которого никому нет дела.
Она молчала.
— Вкусный кофе. — Харри поднялся.
— На здоровье. Бог вас благослови.
— Спасибо, — сказал Харри и, к своему удивлению, почувствовал, что у него горят уши.
По дороге к выходу Харри задержался возле охранника, оглянулся, но ее уже не было. Охранник в свитере с капюшоном предложил ему зеленый пакет с пайком Армии спасения, но он поблагодарил и отказался. Поплотнее запахнул пальто, вышел на улицу, где алое закатное солнце уже погружалось в воды Осло-фьорда, и зашагал к Акеру. Возле «Эйки» прямо в сугробе стоял парень в драной куртке-дутике, один рукав он закатал, из вены в предплечье торчал шприц. Он улыбался, глядя сквозь Харри и морозную дымку над Грёнланном.
Глава 6
Понедельник, 14 декабря. Халворсен
Пернилла Холмен казалась еще меньше, сидя в кресле на Фреденсборгвейен и большими заплаканными глазами глядя на Харри. На коленях у нее лежала рамка с фотографией сына.
— Здесь ему девять лет, — сказала она.
Харри невольно сглотнул комок в горле. Отчасти потому, что при взгляде на улыбающегося ребенка в спасательном жилете никому в голову не придет, что он кончит свои дни в контейнере, с пулей в виске. А отчасти потому, что снимок напомнил ему об Олеге, который иной раз забывался и звал его папой. Много ли времени ему понадобится, чтобы звать папой Матиаса Лунн-Хельгесена?
— Биргер, мой муж, обычно ходил искать Пера, когда тот пропадал по нескольку дней, — продолжала Пернилла Холмен. — Хотя я просила его прекратить поиски, не могла больше выдержать присутствие Пера.
