Беата обратилась к экрану, где появилось изображение — Христо Станкич перед банкоматом.
— Например, мы в состоянии сделать вот так.
На экране как бы разворачивался замедленный фильм.
— Вы почти не замечаете изменений. Мельчайшие мышцы сжимаются и натягиваются. Результат мелких движений мышц — перемена выражения лица. Вправду ли лицо меняется так сильно? Нет, однако та часть мозга, которая распознает лица, — fusiform girus — необычайно восприимчива к самым крохотным изменениям, ведь ее задача — дифференцировать тысячи физиологически одинаковых лиц. Благодаря постепенному тонкому изменению напряжений лицевых мышц получается как бы лицо другого человека. А именно вот такое.
Кадр на экране замер.
— Алло! Земля вызывает Марс!
Харри узнал голос Магнуса Скарре. Кто-то хихикнул. Беата покраснела.
— Прошу прощения, — буркнул Скарре и весело огляделся по сторонам. — Это по-прежнему Станкич? Научная фантастика отдыхает, парень, который напрягает одни мышцы, расслабляет другие и оттого становится неузнаваем, это, по-моему, уже мистика какая-то.
Харри хотел вмешаться, но раздумал. Пристально посмотрел на Беату. Десять лет назад подобная реплика напрочь бы выбила. Беату из колеи и ему пришлось бы разруливать ситуацию.
— Тебя пока что не спрашивают, — отрезала Беата, щеки у нее все еще горели. — Но раз у тебя такое впечатление, приведу пример, который ты наверняка поймешь.
— Ой-ой! — воскликнул Скарре, примирительно подняв руки. — Я вовсе не имел в виду тебя лично, Лённ.
— Когда люди умирают, наступает, как известно, rigor mortis, — продолжала Беата, с виду невозмутимо, но Харри заметил, что она раздула ноздри. — Мышцы тела, и лица в том числе, коченеют. Результат тот же, что и при их напряжении. И какова же типичная реакция, когда близкие должны опознать труп?
В наступившей тишине слышалось только, как в проекторе жужжит вентилятор. Харри уже заулыбался.
— Они его не узнают, — произнес ясный громкий голос. Харри не заметил, как вошел Гуннар Хаген. — Нередкая проблема на войне, при опознании солдат. Они все в форме, и порой даже товарищи из их собственного подразделения для полной уверенности вынуждены проверять личные жетоны.
— Спасибо, — сказала Беата. — Ну что, Скарре, так понятнее?
Скарре пожал плечами, Харри услыхал громкий смешок. Беата выключила проектор.
— Пластичность, или подвижность, лица очень индивидуальна. Кое-что можно натренировать, а кое-что, по-видимому, обусловлено генетически. Одни не могут дифференцировать правую и левую половину лица, другие с помощью тренировки способны добиться, чтобы все мышцы действовали независимо одна от другой. Как пианист-виртуоз. Называется это гиперподвижностью, или visage du pantomime. Зарегистрированные случаи указывают на то, что это сугубо наследственно, что эту способность человек развил в ранней юности или вообще ребенком и что люди с крайней степенью гиперподвижности нередко страдают нарушениями личности или подростками испытали тяжелые травмы.
— Вы хотите сказать, мы имеем дело с сумасшедшим? — спросил Гуннар Хаген.
— Моя специальность — лица, а не психология, — сказала Беата. — Но в любом случае это не исключено. Харри?
— Спасибо, Беата. — Харри встал. — Теперь вы немного больше знаете о том, с кем имеете дело, ребята. Вопросы? Да, Ли?
— Как поймать такое существо?
Харри и Беата переглянулись. Харри кашлянул:
— Понятия не имею. Знаю только, что все это кончится не раньше, чем он выполнит свою работу. Или мы свою.
В кабинете Харри ожидало сообщение: звонила Ракель. Он сразу же ей перезвонил, чтобы не углубляться в раздумья.
— Как идут дела? — спросила она.
— Прямиком в Верховный суд. — Эту поговорку любил отец Ракели. Шуточка, популярная после войны среди фронтовиков. Ракель засмеялась. Мягкий, звонкий смех, ради которого он когда-то отдал бы все, лишь бы слышать его каждый день. И этот смех до сих пор не утратил воздействия.
— Ты один? — спросила она.
— Нет. Халворсен, как всегда, здесь, держит ушки на макушке.
Халворсен поднял голову от протоколов свидетельских показаний с Эгерторг и скорчил гримасу.
— Олегу нужно с кем-нибудь поговорить, — сказала Ракель.
— И что?
— Уф, я неудачно выразилась. Не с кем-нибудь. Ему нужно поговорить с тобой.
— Нужно?
— Поправка: он сказал, что хочет поговорить с тобой.
— И попросил тебя позвонить?
— Нет. Не просил, ни в коем случае.
— Та-ак. — Харри улыбнулся.
— Ну… Может, найдешь время как-нибудь вечерком, а?
— Конечно.
— Вот и отлично. Поужинаешь с нами.
— С нами?
— С Олегом и со мной.
Харри хмыкнул.
— Я знаю, ты встречался с Матиасом…
— Да, — быстро сказал Харри. — Славный малый, по-моему.
— Пожалуй.
Харри не знал, как истолковать ее тон.
— Ты слушаешь?
— Да, — сказал он. — Знаешь, у нас тут убийство и некоторая запарка в связи с этим. Можно, я прикину маленько, а потом перезвоню, когда найду подходящий день?
Пауза.
— Ракель?
— Да, само собой. Как ты вообще?
Вопрос прозвучал настолько неуместно, что на миг Харри почудилась в нем ирония.
— Потихоньку-полегоньку.
— Ничего нового не произошло в последнее время?
Харри вздохнул:
— Мне надо идти, Ракель. Как только выкрою время, сразу позвоню. Передай привет Олегу. О'кей?
— О'кей.
Он положил трубку.
— Ну? «Подходящий денек»? — сказал Халворсен.
— Всего-навсего ужин. Повидаю Олега. Зачем Роберт ездил в Загреб?
Халворсен хотел ответить, но тут в дверь негромко постучали. Они обернулись. На пороге стоял Скарре.
— Только что отзвонили из загребской полиции, — сообщил он. — Кредитная карта Станкича выдана по фальшивому паспорту.
Харри хмыкнул и, заложив руки за голову, откинулся на спинку стула.
— Зачем Роберт ездил в Загреб, Скарре?
— Вы же знаете, что я думаю.
— Наркота, — сказал Халворсен.
— Ты упоминал про девушку, которая спрашивала насчет Роберта во «Фретексе» на Хиркевейен, Скарре? В магазине еще сказали, что она вроде бы из Югославии?
— Да. Начальница ихняя гово…
— Звони во «Фретекс», Халворсен.
