— Каким же образом ее глаз мог оказаться здесь?
— Не представляю себе. Она… мы… обычно встречались здесь. У нее были ключи. Что я такого сделал, Харри? Почему все это происходит?
— Не знаю, Юн. Но я должен сделать здесь свою работу, только сперва надо где-нибудь вас устроить.
— Я могу вернуться на Уллеволсвейен.
— Нет! — бросил Харри. — У вас есть ключи от квартиры Tea?
Юн кивнул.
— О'кей, идите туда. Запритесь и не открывайте никому, кроме меня.
Юн пошел к выходу, но на полпути остановился:
— Харри?
— Да?
— То, что было между мной и Рагнхильд, обязательно должно выйти наружу? Я перестал с ней встречаться, когда мы с Tea обручились.
— В таком случае это не так уж и опасно.
— Вы не понимаете, — сказал Юн. — Рагнхильд Гильструп была замужем.
Харри медленно кивнул.
— Восьмая заповедь?
— Десятая.
— Я не смогу держать это в тайне, Юн.
Юн в замешательстве смотрел на Харри. Потом медленно покачал головой.
— Что такое?
— Не верится, что я только что это сказал. Рагнхильд мертва, а я думаю, как спасти собственную шкуру.
В глазах Юна стояли слезы. И на одну беззащитную секунду Харри почувствовал искреннее сострадание. Не такое, какое испытывал к жертве или к ее близким, но сострадание к человеку, который в душераздирающую минуту видит собственную уязвимую человечность.
Иной раз Сверре Хасволл жалел, что променял жизнь моряка дальнего плавания на место консьержа в новеньком жилом доме по Гётеборггата, 4. Особенно в студеные дни вроде нынешнего, когда жильцы звонили с нареканиями на засорившийся мусоропровод. Засоры случались обыкновенно раз в месяц, по одной-единственной причине: размеры люков на этажах совпадали по диаметру с самой шахтой. То ли дело старые дома. Даже в 30-е годы, когда только-только начали строить мусоропроводы, архитекторы смекали, что отверстия люков надо делать диаметром меньше шахты, чтобы народ не спускал туда вещи, которые намертво застрянут. Нынче-то им на это начхать, главное — стиль да освещение.
Хасволл открыл люк на третьем этаже, сунул туда голову и посветил фонариком — масса белых мусорных мешков. Все ясно, опять засор между первым и вторым этажом, где шахта чуточку сужалась.
Он спустился в подвал, отпер мусоросборник, включил свет. От сырости и холода очки вмиг запотели. Он вздрогнул и схватил почти трехметровый железный прут, который лежал у стены, специально для этой цели. Хасволл даже пристроил на его конце пластмассовый шарик, чтобы, пробивая засор, не дырявить мешки. Из отверстия шахты что-то капало, дробно стучало по пластику мешков в подставленном ящике. А ведь в правилах эксплуатации четко прописано, что бросать в шахту можно только сухой мусор, тщательно упакованный в мешки, однако народ — даже эти, христиане из Армии спасения, живущие здесь, в доме, — чихать хотел на правила.
Сверре Хасволл влез в ящик, прошел к круглому отверстию в потолке — под ногами захрустели яичные скорлупки и молочные пакеты. Он глянул вверх, но увидел лишь черноту. Сунул в шахту прут, ожидая, что тот уткнется в мягкую массу мусорных мешков, но там оказалось что-то твердое. Хасволл надавил посильнее. Безуспешно. Что-то застряло намертво.
Он взял фонарик, висевший на ремешке, направил в шахту луч света. На очки упала капля, чертыхнувшись, он снял их и, зажав фонарик под мышкой, потер стекло о рукав синего халата. Шагнул в сторону, посмотрел еще раз, близоруко сощурясь. Помедлил. Снова посветил фонариком, а воображение уже рисовало всевозможные картины. Сердце замирало. Он недоверчиво поднес к глазам очки. И тут сердце замерло окончательно.
Железный прут скрежетнул по стене и с лязгом грохнулся на пол. Сверре Хасволл обнаружил, что сидит в мусоросборнике, фонарик куда-то закатился, исчез среди набитых мешков. Новая капля шлепнулась на пластик меж его колен. Он отпрянул, будто это была едкая кислота. Потом поднялся на ноги и кинулся прочь.
Необходимо глотнуть свежего воздуху В море он много чего навидался, но это… это ненормально. Это болезнь. Он распахнул входную дверь и шатаясь выбрался наружу, не обратив внимания ни на двух высоченных мужчин у подъезда, ни на мороз, ударивший в лицо. Голова кружилась. Он прислонился к стене, с трудом перевел дух, достал мобильник. Беспомощно уставился на него. Несколько лет назад телефоны экстренных служб поменяли, чтобы легче запоминались, но он конечно же помнил только старые. И тут заметил двух мужчин. Один из них говорил по мобильнику, во втором он узнал здешнего жильца.
— Извините, вы не знаете, как позвонить в полицию? — спросил Хасволл, сиплым голосом, словно долго надсаживал глотку.
Жилец взглянул на своего спутника, который секунду-другую смотрел на консьержа, а потом сказал в мобильник:
— Погодите, наверно, Иван с разыскной собакой не потребуется. — Он опустил телефон и обратился к Сверре Хасволлу: — Я инспектор ословской полиции Холе. Сейчас угадаю…
В одной из квартир на Весткантторг Туре Бьёрген стоял у окна спальни и смотрел во двор. По-прежнему тихо кругом, и в доме, и на улице, — никакой детворы, с визгом и криком играющей в снегу. Видать, слишком холодно и темно. Впрочем, он уже несколько лет не видал, чтобы дети зимой играли на улице. Из гостиной долетал голос теледиктора, предупреждавшего о рекордных холодах и сообщавшего, что министр социального обеспечения выделит дополнительные дотации, чтобы снабдить кровом бездомных, а одиноким пенсионерам дать возможность прибавить тепла в квартирах. Еще сообщалось, что полиция ищет хорватского гражданина по имени Христо Станкич и что информация, которая поможет арестовать его, будет вознаграждена. Сумму диктор не назвал, но Туре Бьёрген полагал, что она побольше той, какая требуется на билет и трехнедельное пребывание в Кейптауне.
Просушив ноздри, Туре Бьёрген втер остатки кокаина в десны и тем истребил остатки вкуса пиццы во рту.
Он отпросился у директора «Бисквита», сославшись на головную боль, и ушел пораньше. Христо — или Майк, как он назвался, — ждал его на лавочке на площади Весткантторг, согласно уговору. Купленная им пицца «Грандиоза» явно пришлась Христо по вкусу, он налег на еду, не заметив привкуса 15 миллиграммов стесолида из растертой в порошок таблетки.
Туре Бьёрген посмотрел на спящего Христо, который голышом лежал на животе на его постели. Дышал он ровно и глубоко, невзирая на кляп. И не делал ни малейших поползновений проснуться, пока Туре готовился к небольшому развлечению. Транквилизатор он купил у взбудораженного наркомана на улице, прямо возле «Бисквита», по пятнадцать крон за таблетку. Остальное тоже обошлось недорого. Наручники, ножные цепи, кляп с маской и шнурок с блестящими анальными шариками продавались в так называемом наборе для начинающих, который он приобрел через Интернет всего за 599 крон.
