— Мы тоже задавали себе этот вопрос.
— И почему он набрасывается с ножом на Халворсена и только потом убегает? По идее, единственный повод напасть на Халворсена — убрать его с дороги, чтобы не мешал расправиться с Юном. Но он даже не пытается.
— Так ведь ему помешали. Машина подъехала, верно?
— Верно, однако мы говорим о парне, который только что посреди улицы порезал полицейского. Почему он испугался случайной машины? И почему взялся за нож, хотя уже достал пистолет?
— Давай говори.
Харри закрыл глаза. Беата притопывала ногами в снегу.
— Харри, — сказала она. — Мне хочется уйти отсюда, я…
Харри медленно открыл глаза:
— У него кончились патроны.
— Что?
— Это была последняя пуля Станкича.
Беата тяжело вздохнула:
— Он же профи, Харри. И чтоб у такого кончились патроны? Нет, вряд ли.
— И все-таки, — с жаром сказал Харри. — Если у тебя есть подробный план, как убрать определенного человека, и для этого требуется одна или максимум две пули, склад боеприпасов ты с собой не потащишь. Едешь ведь в чужую страну, багаж просвечивают, а все это надо спрятать, так?
Беата молчала, и Харри продолжил:
— Значит, Станкич выпускает последнюю пулю по Юну и промазывает. После чего нападает на Халворсена, с колющим оружием. Зачем? А чтобы завладеть его табельным пистолетом для охоты на Юна. Вот почему за поясом брюк Халворсена обнаружена кровь. В этом месте ищут не бумажник, там ищут оружие. Но он не находит пушки, не знает, что она в машине. И теперь Юн закрылся в подъезде, а у Станкича только нож. Поэтому он бросает охоту и бежит прочь.
— Отличная версия. — Беата зевнула. — Мы могли бы выследить Станкича, но он мертв. И теперь это, наверно, не важно.
Харри посмотрел на нее. Глаза опухшие, красные от недосыпа. Ей хватило такта не упоминать, что от него разит перегаром. Или хватило ума понять, что говорить ему об этом бессмысленно. Но в эту минуту он уразумел и кое-что еще: именно сейчас она совершенно ему не доверяет.
— А о чем говорила свидетельница из машины? — спросил Харри. — Что Станкич убегал по левой стороне улицы?
— Да, она следила за ним в зеркало. А вон там, на углу, он упал. На том месте, где мы нашли хорватскую монету.
Он глянул в ту сторону. Последний раз, когда он был здесь, на этом месте сидел усатый попрошайка. Может, он что-то видел? Хотя сейчас на улице минус двадцать и никого там нет.
— Едем в Судмедэкспертизу, — сказал Харри.
В молчании они по Тофтес-гате выехали на второе кольцо. Мимо Уллеволской больницы. Только на Согнсвейен, когда за окном мелькали белые сады и каменные коттеджи в английском стиле, Харри внезапно нарушил молчание:
— Ну-ка прижмись к тротуару и остановись.
— Сейчас? Здесь?
— Да.
Она посмотрела в зеркало и сделала, как он просил.
— Включи стоп-сигнал, — сказал Харри. — И сосредоточься. Помнишь игру в интуицию, которой я тебя учил?
— Это когда надо говорить прежде, чем подумаешь?
— Или когда говоришь, что думаешь, прежде чем подумаешь, что об этом думать не надо. Очисти мозги.
Беата закрыла глаза. По тротуару прошло семейство на лыжах.
— Готова? О'кей. Кто послал Роберта Карлсена в Загреб?
— Мать Софии.
Харри хмыкнул:
— Откуда это взялось?
— Понятия не имею. — Беата открыла глаза. — Насколько нам известно, мотива у нее нет. И она явно не такой тип. Может, потому, что она хорватка, как и Станкич. Мое подсознание мыслит не так уж сложно.
— Возможно, ты права, — сказал Харри. — Во всем, кроме последнего. Насчет подсознания. О'кей. Спроси меня.
— Вслух? Громко?
— Да.
— Почему?
— Просто спроси, и всё. — Харри закрыл глаза. — Я готов.
— Кто послал Роберта Карлсена в Загреб?
— Нильсен.
— Нильсен? Кто из Нильсенов?
Харри открыл глаза.
Слегка недоуменно прищурился от света встречных машин.
— Рикард, конечно.
— Забавная игра, — сказала Беата.
— Езжай.
Темнота окутала Эстгор. На подоконнике лопотал транзистор.
— Тебя вправду никто не может узнать? — спросила Мартина.
— Правда. Нужно время. Нужно время, чтобы запомнить мое лицо. Только вот совсем немногие пожелали потратить на это время.
— Значит, дело не в тебе, а в других?
— Возможно. Но я не хотел, чтобы меня узнавали, дело… в том, чем я занимаюсь.
— Ты бежишь.
— Нет, наоборот. Я просачиваюсь. Вторгаюсь. Становлюсь невидимкой и закрадываюсь куда хочу.
— Но, если никто тебя не видит, в чем соль-то?
Он удивленно посмотрел на Мартину. Послышалась веселенькая мелодия, потом с нейтральной серьезностью заговорил женский голос — видимо, начался выпуск новостей.
— Что она говорит?
— Еще похолодает. Детские сады закрываются. Старикам рекомендуют сидеть дома и не экономить электричество.
— Но ты меня увидела. И узнала.
— Я смотрю на людей. И вижу их. Это мой единственный талант.
— Поэтому ты мне помогаешь? — спросил он. — Поэтому ни разу не попыталась сбежать?
Она испытующе посмотрела на него и наконец сказала:
— Нет, не поэтому.
— А почему же?
— Потому что хочу, чтобы Юн Карлсен умер. Стал еще мертвее, чем ты.
Он вздрогнул. Она что, сумасшедшая?
— Разве я мертв?
— В новостях твердят об этом уже несколько часов. — Мартина кивнула на транзистор.
Потом набрала побольше воздуху и заговорила серьезным бесстрастным тоном диктора:
— Человек, подозреваемый в убийстве на Эгерторг, застрелен сегодня ночью полицейскими силами быстрого реагирования в ходе операции на контейнерном складе. Как сообщил руководитель операции Сиверт Фалкейд, подозреваемый отказался сдаться, но, судя по всему, хотел выхватить оружие. По словам начальника убойного отдела Гуннара Хагена, согласно обычной процедуре дело будет передано в Отдел собственной безопасности полиции. Хаген говорит, это дело — новый пример того, что полиция сталкивается со все более жестокой организованной преступностью, и в дискуссии о ношении полицейскими оружия речь должна идти не только об эффективном обеспечении законности, но и о безопасности самих полицейских.
