Теперь я знаю.
Теперь мне поможет Анна Александрова, уже забытая мной,
выбитая из головы соленым арахисом Келли. Анна Александрова, которая все может
и все умеет и которая все еще живет во мне… Метровой стальной цепочки хватило,
чтобы дотянуться до гардероба. Я выбрала себе легкое платье с юбкой-колоколом,
именно в нем я впервые увидела Лидочку на экране. Именно этот фильм я выучила
до мелочей, до ряби в глазах, до последнего матросика в шеренге, у него были
замечательные голубые глаза. Или это просто подсветка, нужно обязательно
спросить у Келли, он ведь осветитель…
Стоп. Возьми себя в руки. Тебе ничего не нужно спрашивать у
Келли. Тебе нужно просто избавиться от него. Просто избавиться, и все.
Я быстро стянула с себя свитер. С джинсами пришлось
повозиться – слишком узкая штанина не могла протиснуться сквозь стальное
кольцо. Пришлось разорвать жесткую ткань, и это тоже потребовало усилий. Я осталась
голая, один на один с платьем и своим собственным немытым телом. До чего же ты
плохо пахнешь, Ева, неужели Келли этого не замечает?.. Но ничего, если сегодня
все пройдет хорошо, – а нужно надеяться, нужно верить, что все пройдет хорошо,
– ты вымоешься. Ты ляжешь в ванну и пролежишь там сутки, только для того, чтобы
смыть безумие этого сумеречного дома…
Облачившись в платье, я с удовлетворением заметила, что оно
сидит на мне как влитое, – хороший знак, так и должно быть. Это должно, должно
спасти меня. Одевшись и вытащив из коробки почти новые лодочки, которые немного
жали мне, я доковыляла до старинного комода, – израненная, кровоточащая нога
давала о себе знать. Только бы там оказалось то, что мне нужно, только бы
оказалось.
Я нашла то, что искала, в самом нижнем ящике – окаменевшая
косметика, реликтовая пудра, пахнущая тленом, маникюрный наборчик – Господи,
зачем только я сбивала пальцы в кровь, пытаясь разорвать штанину? Я судорожно
рассмеялась и сама испугалась своего собственного смеха, так утробно, так
ненатурально он звучал. Если сейчас я вспомню лицо Лидочки Горбовской… Если
сейчас я вспомню уроки визажиста Стасика, который мог до неузнаваемости
преобразить любое лицо… Если у меня хватит времени на это… Если, если, если…
Я потеряла счет времени, я даже не знала, сколько проторчала
перед маленьким зеркальцем, которое нашла среди косметики. Я пыталась повторить
все черты лица Лидочки: выщипанные в шнурок брови, традиционные губы сердечком,
отчаянная, хотя и тонкая, подводка глаз. Этот стиль наложения макияжа не был
мне знаком, но выбирать не приходилось. Я должна это сделать, должна, должна в
память о Лидочке, но не той, которую каждый день до одурения наблюдала на
экране, нет – в память несчастной матери Келли, и в память Татьяны Петровны
Александровой, и в память Фанечки Бергман-не-убийцы, и в память Марго. И в
память Серьги.
Я должна.
…Возможно, я не была похожа на Лидочку, но общий абрис
схватила, – у нас были почти одинаковые фигуры и почти одинаковый овал лица, я
только чуть-чуть подправила скулы, сделала их не такими крутыми. Ярость и гнев,
пришедшие на смену апатии, подстегивали меня.
К его приходу я буду готова, нужно только скрыть свои седые
волосы, они могут выдать меня, они могут сдать меня с потрохами… Порывшись в
комоде, я нашла то, что искала, – легкомысленную шляпку с большими полями.
Бумажные незабудки и бутоны роз – самые невинные цветы.
Я узнаю, что он приехал, по собакам. Они начнут радостно
поскуливать. Главное – услышать это поскуливание…
* * *
…Я слышала, как повернулся ключ в замке и Келли вошел в дом.
Обычно он не включает света, он не любит верхний свет, издержки профессии. Вот
и сейчас – он не включит верхний свет, он войдет в комнату и вместо
полубезумного растения Евы увидит женщину своей мечты, скрытую полями шляпы.
Нужно только быть спокойной. Быть абсолютно спокойной.
– Ева! – буднично сказал Келли, – Ева, я привез тебе
твои любимые сигареты.
– Сигареты? – надменно спросила я, подражая интонациям
Лидочки, стараясь точно скопировать ее голос. Когда-то у меня это получалось совсем
неплохо. Когда-то я сама изменила свой собственный голос до неузнаваемости. –
Какие сигареты? Ты же знаешь, что я не курю. И никогда не курила.
Келли ничего не ответил. Сейчас все должно решиться. Сейчас
или никогда. Сейчас он узнает Лидочку, и у меня появится шанс. Сейчас он узнает
Еву, и я подохну здесь, погребенная под осколками собственного безумия…
Молчание тянулось так долго, что я успела несколько раз умереть, уйти вслед за
Лидочкой и его матерью…
– Лидочка? – наконец выдохнул Келли. – Лидочка, это ты?
– Я ждала тебя целый день, – таким же надменным голосом
продолжила я, – ты оставил меня, как собаку, на привязи. Что происходит?
Он упал передо мной на колени, в слабом свете маленького бра
из прихожей я увидела его мгновенно побледневшую до синевы кожу, она
просвечивала сквозь волосы и странно успокаивала меня. Да ты мертв, Келли, ты
давно умер… Ты умер в тот день, когда убил свою мать… Ты мертв.
– Сними эту цепь немедленно.
– Да, да. Боже мой, прости меня… Что это? Кровь? –
Голос его осел, как не подошедшее тесто, раздробился на звуки и затих.
– Не думала, что ты боишься крови.
– Я не боюсь… Не боюсь.
– Сними цепь! – властно сказала я.
– Да… – Он судорожно рылся в заднем кармане джинсов,
пытаясь найти ключ. Вот где лежала моя собственная свобода…
Наконец он вытащил маленький блестящий ключик и вставил его
в замок – нежный, легкий поворот, и я буду свободна. Стальной ошейник упал с
моей ноги, и тогда я сделала то, что так долго мысленно представляла себе,
ощущая на своем лице чужой макияж, чужую, так рано закончившуюся жизнь.
– Дай мне посмотреть на тебя, – сказала я, – я так
давно хотела тебя увидеть…
Келли отодвинулся и с тихим обожанием попытался заглянуть
мне в лицо. И тогда я ударила его острым каблуком с металлической набойкой
прямо в беззащитно дергающийся крупный кадык. Ударила так сильно, как могла,
собрав всю свою ненависть и всю свою жалость к нему. Преграда оказалась
неожиданно хлипкой, каблук пробил кожу, как вощеную бумагу. Келли рухнул прямо
на меня, и из его горла фонтаном брызнула кровь.
Кровь, которую он так не любил.
Я больше не смотрела на дергающееся в конвульсиях тело. Я
поднялась и побрела к телефону. Ящик оказался открытым, никакого замка не было.
Как в тумане, цепляясь кончиками пальцев за диск, я набрала номер Кости
Лапицкого.
Долгие гудки. Минуту, две, три – долгие гудки.
Я уронила трубку. Долгие гудки. Его нет дома. Но теперь это
уже неважно. У меня много времени.
Я подожду…
