– По-моему, она тебя откровенно ненавидит, – продолжал
подначивать Кравчук, – твоя ассистентка. Просто вызывающе терпеть тебя не
может. Я даже знаю, что будет дальше: шасть со студии в ближайшее отделение
милиции – и все выложит как на духу.
– Брось ты. Мы в одной упряжке. И она на моей стороне.
Правда, Ева?
Братны подошел ко мне, взял меня за руку и проникновенно
заглянул в глаза; я знала, что произойдет дальше, но все равно успела удивиться
разительным переменам в Братны и во мне: на этого человека нельзя сердиться,
ему можно только подчиняться и идти за ним, умница, гений. Бог и дьявол в одном
флаконе, все, что ты делаешь, – единственно правильно…
– Правда, – прошептала я.
Но у Кравчука, видимо, был стойкий иммунитет к гипнотическим
штучкам красавчика Братны; не глядя на нас, он принялся рыться на столике.
Перебрав открытые коробки с подсохшим гримом, мятые салфетки, несколько
захватанных стаканов со следами губной помады по краям, чистоплотный Кравчук
изрек:
– Н-да… Гнать в шею нужно таких гримеров. Развела
помойку…
Это было несправедливо по отношению к Ирэн – она вовсе не
была неряхой. И в отличие от своего привыкшего к роскоши американского
интеллектуального кумира славилась запредельным безликим аскетизмом. Ничто в
этой комнате не напоминало о ее присутствии: никаких личных вещей, никаких
безделушек, все, что было связано с работой, она таскала в огромных размеров
бауле, с которым не расставалась. Единственный личностный штрих – крохотная,
вырезанная из старого “Советского экрана” фотография Вуди Аллена, заткнутая за
край одного из зеркал. Чуть ниже висели еще две фотографии – красавчика
сердцееда Жана Маре и интеллектуальной стервы Бэтт Дэвис.
Щелкнув ногтями по изображению очкастого режиссера, Кравчук
углубился в изучение стаканов: на его месте я сделала бы то же самое. Понюхав
остатки содержимого, директор презрительно сморщился:
– Шампанское. Похоже на девичник, судя по губешкам на
стаканах… Даже не выдохлось как следует… – Пошарив под столом, он извлек едва
начатую бутылку шампанского, заткнутую пробкой:
– Смотри-ка, Братны, а у тебя народ на работе попивает…
– Он у меня и колется иногда, и коку нюхает, – скромно
сказал Братны. – Я это поощряю… Людям нужен маленький допинг для творческих
свершений…
– Да знаю я… Связался с тобой… Ладно, все ясно… Ты
смотри, а шампанское очень дорогое, коллекционное, даже я себе могу позволить
такое только раз в году, на профессиональный праздник работников
правоохранительных органов… А я человек небедный. Кто же у тебя в группе
деньгами сорит, а, Братны? Пусть подают декларацию о доходах. Та-ак… Наверняка
здесь еще тара есть…
Кравчук открыл дверцу стола, покопался там и достал три
стакана. Протерев их ослепительной белизны платком, Кравчук ловко разлил
шампанское по стаканам.
– Прошу. Не пропадать же добру.
– Думаешь, стоит выпить? – с сомнением сказал Братны.
– Вполне. Берите свой стакан, Ева, – он почти насильно
сунул мне в руки стакан, – ну, не чокаясь, за вновь проставленную рабу Божью
Александрову Татьяну Петровну.
Братны и Кравчук выпили шампанское. Я к своему даже не
притронулась.
– Нехорошо, Ева, – мягко пожурил меня Кравчук и снова
наполнил стаканы, – не по-христиански. За покойную надо выпить.
– Не терзай женщину, Андрюша, – вступился за меня
Братны.
– Ну, как хотите. Отличная вещь!.. И какой букет!
Значит, никто, кроме тебя и твоей ассистентки, труп не видел?
– Ну-у… Судя по всему, нет. Если не считать того, кто
это сделал, конечно. – Анджей старательно избегал всего, что было связано со
словом “убийство”.
– А если все-таки видел?
– Если бы кто-то видел, об этом сейчас знали бы все.
Рыдали бы по углам, высказывали мутные версии и водку лакали. Я не прав?
– А вы почему не сказали никому, Ева? Не подняли хипеж?
Такое хладнокровие даже странно для неискушенной женщины, – он все еще
продолжал испытывать меня, он ничего не боялся, – она ведь не умерла своей
смертью.
– А я ведь сначала так и подумала. Что она умерла. Что
съемки загнали ее. Эта шаль… Она была закрыта шалью. Я просто не увидела
рукоятки… И не было никакой крови…
– Ну да, нет крови – нет преступления. Нет мотива – нет
преступления…
– Так и договоримся, – перебил Кравчука Братны, – нет
никакого преступления.
– Это мы еще обсудим. Оставайся здесь, закройся и
никуда не выходи. У тела тоже не шарашься. А я пока провожу Еву. Пойдемте,
дорогая. – Он галантно взял меня под руку: точно так же он взял бы под руку
свою удачливую первую жену, перед тем как получить вещи из гардероба Большого
театра и сдать взятый напрокат бинокль.
– До свиданья, Анджей, – едва успела пролепетать я;
мягкая рука Кравчука оказалась железной, как пасть бультерьера. Должно быть,
локти его первой жены всегда были в синяках.
– Завтра к двум. Не опаздывай, – как ни в чем не бывало
сказал Братны.
Мы вышли из гримерки, и тотчас же от стены отделилась фигура
кравчуковского телохранителя Семена. Я тысячу раз видела эту восхитительно
круглую голову, эти покатые плечи борца вольного стиля, прижатые к черепу уши,
– Семен всегда забавлял меня. Но сейчас его присутствие показалось мне дурным
предзнаменованием.
– Где ты живешь? – В отсутствие Братны Кравчук сразу же
перешел на угрожающее “ты”.
– На “Пражской”.
– Далеко забралась. На работу-то на метро ездишь?
– На метро.
– Это мы уладим. Пойдем, Сеня, проводим женщину. Только
сначала поднимемся в группу.
…Весь длинный переход от павильонов до корпуса, где
размещались кинообъединения, меня не покидало чувство, что я иду под конвоем.
Шаг влево, шаг вправо – расстрел, было написано на добродушной физиономии
Семена.
Наконец мы добрались до группы. Кравчук пошарил в бездонных
карманах своего стильного пальто и достал связку ключей. Открыв дверь, он
пропустил меня вперед: мышеловка захлопнулась. Ее остался сторожить верный
Семен.
Кравчук усадил меня на стул и сам уселся рядом.
– А теперь поговорим начистоту, – сказал он бесцветным
голосом, – значит, обнаружила труп и решила никому об этом не говорить… Почему?
– Я сказала Анджею.
– Об этом забудь. Анджей не в счет. Он не имеет
никакого отношения к добропорядочным обывателям. Беспринципный сукин сын,
который за свое кино кому угодно глотку перегрызет, выжжет пол-“Мосфильма”
напалмом и будет устраивать ежедневный Холокост, если этого потребует дерьмовый
крупный план в финале. У этой безнравственной гниды свои причины не придавать
убийство огласке. Меня интересует другое – какие причины у тебя. И они должны
быть достаточно убедительными, чтобы я в них поверил. И ты сама должна очень
постараться, чтобы быть нашим союзником… Ну!
