– Вот об этом я и говорю. Кто съел конфеты? Я никаких конфет «Белочка» не видел! – печально улыбнулся Пётр Александрович.
– Ну, мы же с вами сейчас наедине.
– Прости, Серёжа, я в твоём умении хранить секреты не сомневаюсь. Как и во всей бригаде. Просто у этих детей всё поровну. Они являют собой редчайший пример мировой гармонии. Баланс, доведённый до абсолютизма совершенства. И то, что случается с одним из них, обязательно произойдёт с другим. Рано или поздно, так или иначе. И в созданное ими может рикошетом попасть. Ладно, все мудрствования от лукавого. Истинно лишь простое наблюдение и соответствующее моменту действие.
– Ваша правда, господин Зильберман! Я так выражать свои мысли, как вы или Женька, не умею. Хотите тупой анекдот расскажу?
– Валяй.
– Звонок. «Алё?! Это реанимация? Больной жив?!» – «Ещё нет».
– Тьфу ты! Никакого у тебя уважения к охраняемой контрольно-следовой полосе между жизнью и смертью, товарищ «пограничник».
– Так не вы ли сами, Пётр Александрович, не раз говорили, что смерти нет, что жизнь и есть смерть, и наоборот.
– Мало ли что я говорил. Слушай больше, ещё и не такого наговорю. Иногда банан, Потапов, это просто банан.
– Знаю. А дефибриллятор
[91]
– просто дефибриллятор.
У Маши Ивановой на этапе извлечения плода внезапно произошла остановка сердца.
Она настояла на комбинированном эндотрахеальном наркозе. Сказав, что тупо откажется от кесарева сечения и скончается от отёка мозга у них на глазах, если они собираются оперировать её под эпидуральной анестезией.
Искусственная вентиляция лёгких – великая вещь. Как опция к дару предвидения.
Минус время на интубацию
[92]
. Плюс электрический разряд, вовремя пропущенный через электролит.
Надежда на Бога помогает не плошать.
Новорождённая девочка на удивление быстро миновала все сложности адаптационного периода. Вадим Георгиевич тихонечко порвал первую неонатальную историю
[93]
, чтобы она, не дай бог, никогда не попала на глаза ни Маше, ни Женьке. С этих станется. Иногда диагнозы ничего не значат. В особенности – предварительные. Для людей, имеющих классическое медицинское образование, подкреплённое некоторым опытом, словосочетание: «множественные кровоизлияния в головной мозг», подтверждённое ультразвуковым сканированием, может вызвать…
Судьбы мира, страх без меры
Накатилися волною,
И упал Франциско Гойя
Навзничь…
Вадим же был куда опытнее Маши и Жени – мы все верим в лучшее, если речь идёт не о нас, – и знал, что чудеса случаются. Иногда пупс, рождённый розовым, с оценкой по Апгар
[94]
в десять максимально возможных баллов, громко орущий миру не то о своём приходе, не то от ужаса, оказывается куда менее жизнестойким, чем раскрашенное в синеву гематом, петехий
[95]
и экхимозов
[96]
, молчаливое неприглядное нечто, что, подрастая, становится красивым, здоровым и талантливым. Незачем его друзьям знать то, что знал он – или предполагал, что знал, – в момент рождения их ребёнка. Он достал новый бланк и переписал историю новорождённой наново. Девочка Иванова таращила на Вадима Георгиевича Нечипоренко свои умные голубые глазёнки, вовсе не мутные, как это частенько бывает у младенцев, – мало чьи души настолько быстро очухиваются от субвселенских «перемещений», и, как ему показалось, даже подмигнула, мол, молодец, дядька. «Переутомился», – подумал заведующий детской реанимацией. Он действительно всю ночь не отходил от этого кювеза
[97]
.
– Как назовём? – строго оглядела тётка Анна всех собравшихся в гостиной её дома вокруг стола сразу после выписки Марии с новорождённой из родильного дома.
– У меня нет идей, – сказала Маша. – Главное, чтобы вменяемо и более-менее по-русски. Или что-то, имеющее общепланетарное хождение. Вдруг она замуж за иностранца выйдет.
– Только бы не за мусульманина! – вставила мама Леночка.
– Какой замуж, идиотки?! Она всего десять дней назад родилась. И у неё ещё нет имени. Женя, я считала тебя ответственным взрослым мужчиной. Ну скажи своё мужское слово! Ты у нас всё единственнее и единственнее, – ехидно завершила Анна.
– Помните ли вы, как звали нашу бабушку? – спросил Женька.
– Конечно, помним. К тому же все документы только-только на покойницу оформляла… – отозвалась тётка Анна и хлопнула себя ладонью по лбу.
– Я помню! Я помню, как её звали! Нашу бабушку звали Анной! – вдруг внезапно бойко выпалила мама Леночка. – Только не кажется ли вам, что этого имени в нашей семье слишком?
– Мы тебе не персонажи романов, мы – живые люди. Не запутаемся. Ну? – посмотрела Анна на Женьку, уперев руки в бока.
– Нарекаем младенца Иванову – Анной! – примирительно заверил тётку Женька. – Если, конечно, Маша не против.
– Очень даже за. Нормальное имя. Хочешь – Аня, а хочешь – Энн. На украинской мове вот только страшно звучит – Ганна. А по-русски очень даже ничего. Анна. Красивое имя.
– А главное, редкое, – захихикала мама Леночка.
– Цыть! Решено! Крестить будем дома. Тех, кто без яиц, через алтарь не носят, а воды у нас – хоть залейся. Попа привезу.
– Может, не надо? – осторожно спросила Маша. – Вырастет, сама решит.
– Ой, а кто же ей мешает решать-то, когда вырастет? А лишним и вредным крещение не будет.
– Ключи, – усмехнулся Женька.
– Что?
– Ключи от форта Баярд. Пусть будут.
Тётка Анна прослезилась. Спустя неделю она притащила в дом попа, с которым после щедро оплаченного обряда нехило вмазала и потребовала объяснить, есть ли жизнь после смерти. Тот благостным красивым баритоном что-то нёс о милости Господней и о всепрощении, чем творение Божье Анну Романову совершенно не удовлетворил. Она требовала как минимум рабочих чертежей Рая и Ада, причём сработанных в графическом редакторе для пущей наглядности.
