Хабиби, хабиби, хабиби…
[27]
Небо над ночным Каиром было необыкновенно ясным, призрачно
таинственным, в яркой россыпи звёзд. К полной луне тянулись шпили минаретов, у
горизонта росла Цитадель, выстроенная самим Салах эт-Дином
[28]
на вершине горы Муккатам. К её подножию и вела дорога, по которой ехало такси.
Мимо квартала Хан эль-Халили, минуя знаменитую средневековую
мечеть Аль-Асхар с её богословским университетом… Путь лежал в Город Мёртвых —
бесчисленное скопище надгробий, склепов и могил времён Фатимидов и мамлюков.
Город Мёртвых был очень обширен и пользовался, как любое кладбище, весьма
дурной репутацией.
И, как водится, до этой репутации не было дела не только
природе, но и некоторым людям. В дремучих зарослях акаций и пальм угадывались
остовы мечетей и мавзолеев, звонко перекликались беспечные ночные птицы… Под
деревьями кое-где горели костры, и отсветы пламени играли на человеческих
лицах, мрачных, осунувшихся, не располагающих к знакомству. На лицах этих
словно было написано: мёртвые, они без претензий, могут и потесниться. В
воздухе, ощутимо плотном, висели запахи земли, прели и готовившейся на огне
кошары — жуткой смеси бобов, фасоли, чечевицы и один Аллах ведает чего. Да уж,
эстакузы, гебны и кебабов из мяса молодого козлёнка здесь не ели.
[29]
В целом Город Мёртвых, он же каирский «бомжестан»,
определённо был местом не для туристских прогулок, и, остановив машину, таксист
взглянул на пассажиров с соболезнованием:
— We arrived. It's here.
[30]
«Вот ведь любители ночных приключений, помогай им Аллах…»
— Thank you. — Честно получив плату, он по
традиции облобызал крупную купюру, улыбнулся — салям! — в спину вышедшим
пассажирам и, пребывая в безоблачном настроении, развернул верный «Фиатик».
Столько денег за один раз он не зарабатывал давно.
[31]
Он уже выехал на оживлённые улицы и влился в транспортный поток,
когда его сперва накрыло необъяснимой тоской, а потом кто-то начал загонять в
сердце длинную зазубренную иглу. Докрасна раскалённую. А может, наоборот,
ледяную…
Таксист схватился за грудь, хрипло закричал и попытался
надавить на тормоз. «О, Аллах…»
Это была его последняя мысль. Ноги уже не послушались его,
дыхание сбилось, а в глазах разом померкли все краски мира. Яд, которым была
пропитана купюра, действовал очень быстро. И ещё быстрей испарялся, не оставляя
следов. Чёрно-белое такси превратилось в неуправляемый болид и лоб в лоб
сошлось с огромной фурой, вылетевшей навстречу. Какой Город Мертвых, какие
пассажиры, какое приключение на их жёлтые задницы… «Папаша с сыновьями» хорошо
знали, как заметать за собой следы.
А троица азиатов тем временем шагала Городом Мёртвых.
Старший, козлобородый, хорошо знал путь. Скоро заросшая аллейка вывела их к
старинной мечети, взятой в плен разросшимися кустами. У подножия мечети стоял
мавзолей — массивный, высеченный из некогда белого, потемневшего от времени
камня.
Это было настоящее произведение искусства. Прекрасные
пропорции, филигранная резьба, тончайшая пена мраморных кружев… Усыпальница
казалась призрачным видением, порождённым красноречием Шахерезады… Очарование
сказки разрушала мерзкая вонь из заболоченного пруда, сплошь поросшего
лотосами. В его мутных водах отражалось пламя костра, а на берегу сидели
шестеро в белых чалмах.
Они не курили, не ели фуль,
[32]
не пили чай
с эйшем,
[33]
не вели разговоров о всяких пустяках. Шестеро
молча смотрели в сторону мечети, вслушиваясь в темноту, ловя каждый звук… Как и
полагается бдительным часовым, ждущим врага.
Только козлобородый со спутниками и не думали маскироваться.
Нагло распахнув плащи и держа руки в карманах, вышли они из мрака аллейки…
— Хэвва! — вскочил один из караульщиков, в руке
мгновенно блеснул клинок. — Хэвва-а-а!
Это было, без сомнения, настоящее оружейное чудо, такие мечи
в старину называли «ганифитишами»: чёрный с отливом дамаск, сетчатый белый
узор, смертоносная заточка…
[34]
Козлобородый не остановился, даже не замедлил шагов. Сунув
руку под плащ, он выхватил свой собственный меч, подобно поясу обвивавший тело,
и взмахнул им — молча и деловито. Это был «удар монашеского плаща» — сверху
наискось, справа налево и от ключицы до печени. Раздался звук, будто вскрыли
жестянку, чмокнула плоть, и караульщик упал на землю, рассечённый точно по
канону — практически надвое. Рядом упал разрубленный ганифитиш. Хвалёный
крупноячеистый дамасский булат оказался бессилен перед мечом азиата. Ни шума,
ни звона, ни высеченных искр, вообще ничего.
— Хэвва! Хэвва! Хэвва! — вскочили часовые,
устремились вперёд, завертели над чалмами сверкающие клинки. — Хэвва!
Но для мечей азиатов не существовало преград. Они с
поражающей лёгкостью проходили и металл, и человеческую плоть. Минута, другая —
и всё было кончено, цветы в водоёме окрасились кровью.
— Тай! Тай! — Козлобородый оглядел поле боя, о чалму
убитого вытер меч и очень осторожно приблизился к мавзолею.
Он шёл походкой победителя, знающего, что на самом деле бой
только начался.
Вход закрывала древняя, украшенная чеканкой дверь.
Усыпальница, казалось, общалась с вечностью: изнутри не доносилось ни звука.
Хорошенько прислушавшись, козлобородый сделал знак, и
один из «сыновей» шагнул к двери. Его клинок молнией рассёк плотный воздух…
Засов, массивные петли, калёный язычок замка — всё распалось, точно ломтики
сыра. Сейчас же в руке второго «сына» загорелся фонарь, и его нога стремительно
впечаталась в дверь.
