Внутри было скучно. Хныкал ребёнок-грудничок на руках у юной
цыганки, спали друг у дружки на плече двое пьянчужек, на полу у стенки, уткнувшись
носом в хвост, свернулся пес — лохматый и чёрный, как ночь. Счастье его, что не
родился он на Гаити.
«Словно электрический стул. — Мгави устроился на
деревянном, крайне неудобном сиденье, вытащил из кармана „бомж-пакет“, с
хрустом принялся жевать. — Легкий ужин, такую мать, леопард меня
задери.»
Радоваться и без того было особенно нечему. Дела в этой
чёртовой России с самого начала пошли из рук вон плохо. Во-первых, где-то
потерялась, не доехала до места встречи Белая Коза. А во-вторых, этот желторожий
брюхан, эта узкоглазая вонючка, этот потный бабуин оказался предателем!
Ренегатом! Он хоть и доехал до места встречи, но лучше бы тоже сгинул неведомо
где. Из-за него Мгави остался без денег и документов, не говоря уже о вещах.
Эй-е, Мамба, Чёрная Мамба, жирная корова, уверенная в
собственной непогрешимости! Ты засиделась в своём подвале, Чёрная Мамба, ты
стала ошибаться, и это выйдет тебе боком. Только-то и знаешь: Мгави, сделай то,
Мгави, сделай это, Мгави, иди сюда, Мгави, ступай туда…
Да если бы не была ты нужна Мгави, видел бы он тебя в гробу
и в белой шляпке… Но теперь — всё. Потому что он узрел Путь, он уже едет в
нужную сторону и будет там через каких-то десять часов. А в икру его ноги
вживлён камень. Кристалл. Это очень непростой камень. Его можно с лёгкостью
сменять на нагубник к флейте. К священной флейте, заимствованной у деда. Затем
— узнать Мелодию судьбы. Ну а уж после этого — устроить концерт. Вызвать,
например, Нагов из Махаталы и дать им конкретное поручение. Для них, говорят,
нерешаемых проблем нет.
[95]
Эй-е, вот уж будет весело так
весело… И ненаглядному дедушке, и дорогому братцу, и любимой родне, и
драгоценной Чёрной Мамбе. А также разным желтокожим собакам, белым обезьянам и
красным шакалам…
Русоволосая голова преображённого Мгави постепенно поникла
на грудь. Ему снился Порт-о-Пренс, грязный, зачуханный и смрадный. По улицам
гоняли пыль бензиново-угарные «тап-тапы»,
[96]
между домов
сновали наглые крысы, тускло светились вонючие лампы, заправленные нефтью… Из
заведений слышался визгливый резкий аромат клирина,
[97]
воздух
был напоён похотью, жарой, запахом пьянящего буа-кошона.
Эй-е, старое доброе время, в какую невозвратную даль ты
ушло?.. Ещё вовсю перемалывал отступников Форт-Димант,
[98]
болота под Ибо-Бич были забиты трупами, а из репродукторов пульсировала
зажигательная меринга под названием «Папа Док на всю жизнь». Где всё это, в
какой дали?.. Дом жути
[99]
на площади Дес-Министрос, наводящий
ужас «Оборотень»,
[100]
надёжные соратницы из грозной
«Фиет-Лало»…
[101]
А нежнейшее манго, тающее во рту, а
убийственный ром-пунш, а бордели улицы Карефур, а красотки с площади Святого
Петра, стоящие всего-то десять гурдов…
[102]
Какими ветрами вас
унесло?
Мгави даже застонал во сне. Он как бы со стороны увидел себя
в былой красе тонтон-макутовского наряда: чёрный, не первой свежести костюм,
чёрные с позолоченными дужками очки, чёрная же фетровая шляпа… Справа —
«магнум» сорок пятого калибра, слева — липкий но долгу службы мачете, а по
центру чуть ниже пиджака…
Однако всласть поностальгировать ему не дали. Что-то с силой
приложило Мгави в грудь — резко, расчётливо, больно. Словно древко дедовского
ассегая.
— Такую твою мать, — выругался Мгави, разлепил
глаза и осёкся. — А, здрасте вам…
Перед ним стоял местный тонтон-макут. Только не чёрный, а
розовощёкий и рыжеусый. Мгави вспомнил свою нынешнюю внешность и с тихим ужасом
подумал: «Неужели и я теперь так выгляжу?..» А рядом с тонтон-макутом злорадно
скалила экскаваторные зубы плотная — руки в боки — баба в белом переднике.
Такую не взяли бы ни за какие деньги и в третьесортный дом на улице Карефур.
— Он это, Петечка, он, он, — повторяла она,
многозначительно ухмылялась и посматривала снизу вверх на рыжеусого. — Он
это, он, точно он. Он, он, ворюга!
Чувствовалось, что она с карателем Петечкой на дружеской
ноге.
— Сейчас разберёмся, — гневно раздул ноздри тот,
задышал и снова познакомил Мгави с «демократкой».
[103]
—
А ну, документ покажь!
Говоря так, он грозно распушил усы, страшно нахмурил брови и
не забыл гордо покоситься на бабу — мол, ну как я, хорош?
— Да нечего мне показывать, украли. — Мгави
всхлипнул, потёр ладонью ушиб и изобразил вселенское горе. — Всё, всё
унесли, и паспорт, и ИНН, и «Визу», и «Мастер-кард». А также полис, права и
фотографию жены. Ваше высокоблагородие, господин отличник милиции, не надо меня
больше под дых. Я хороший. И у меня панкреатит…
Конечно, он бы мог отвести им обоим глаза, заставить убежать
с криками ужаса, вынудить заблудиться в этом маленьком зале и до утра искать
выход. Но не стал. Каждое магическое действие оставляет в мире тонких энергий
свой след. Такой же внятный и чёткий, как отпечаток пальца или капля крови,
полная ДНК. А то, что за ним уже шли, для Мгави не подлежало сомнению. Иных
последствий предательство желтобрюхого иметь не могло.
— Полис и права? «Визу» и «Мастер-кард»? Хм. —
Тонтон-макут опустил резиновый жезл и задумался. Человек на вокзальной скамейке
знал умные слова и был неплохо одет, то есть в целом на вокзального проходимца
не очень тянул. Баба, однако, затараторила с новой силой:
— Да он это, Петечка, он! Украл тогда два ящика
коньяку, три упаковки «Хольстена» и пять килограммов окорочков! —
Запнулась на мгновение, видимо сообразив, что столько напраслины на одного
человека возвести не позволял простой здравый смысл, но тут же поправилась: — И
у него ещё сообщник был. Чернявый такой, жилистый, на морду — лицо кавказской
национальности! А вдруг они каких террористов кормили?
— Террористов? — Петечка явно вспомнил о близости
Волховской ГЭС и глянул на Мгави уже по-другому. — А ну, пошли! И молись
своему Богу!
