Их дом стоял на самом краю деревни, на отшибе, узкая
скрипучая калитка в изгороди выводила прямо в лес.
— Ну всё, хорош, пришли. — Бабушка сняла с головы
платок, ловко повязала на стволе берёзки и, крепко взяв Оксю за руку, отвела в
сторонку. — Давай, девонька, учись стрелять. Не бойся, не жмурь глаза.
Целься прямо в платок!
Показала, как правильно брать ружьё, взвела курки и
приказала неожиданно твёрдо и громко:
— Стреляй!
Бах!..
Окся выстрелила, приклад больно ударил её в плечо, деревце
вздрогнуло, платок разлетелся рваными лоскутками.
— Представление начинается! — голосом ярмарочного
зазывалы воскликнула бабушка. Собрала клочья платка и, напустив на себя
непонятный, загадочный и таинственный вид, убрала в карман. Потом трижды
прошептала: — Фокус-покус…
Поводила над карманам руками — и с улыбкой вытащила
совершенно целый платок. Один в один как тот, расстрелянный на берёзе.
— Ой, бабуля, — взвизгнула Окся и даже забыла про
боль в ушибленном плече. — Фокус-покус! Фокус-покус! Фокус-покус! Ура,
ура!
Она так и дрожала от невольного испуга и возбуждения. Небось
не каждый день случается видеть настоящие фокусы-покусы.
— Ну, выстрелить ты, похоже, сумеешь, — снова
улыбнулась бабуля, перезарядила ружьё и повела Оксю к баньке, находившейся
неподалеку. — Будет тебе сейчас, девонька, ещё один фокус-покус, может,
самый главный во всей твоей жизни… Бери ружьё, заходи в предбанник и смотри в
дальний угол. Как только появится что, сразу стреляй, поняла?
— Поняла, бабуль, поняла.
Окся взяла берданку, медленно вошла и, вся дрожа,
прицелилась в угол. Она чувствовала себя как на арене цирка. Играет музыка,
горят прожектора…
Неожиданно в углу замелькали золотые искорки, полыхнуло
радужное разноцветье и появилась человеческая фигура. Перед Оксей стояла
женщина неописуемой красоты. Вся как бы лучащаяся изнутри светом доброты,
понимания и любви…
— Ой, красивая какая, — Окся опустила берданку,
замерла, прошептала истово, с благоговением: — Я тебя тоже люблю…
И вздрогнула от резкого стука двери — в баню фурией влетела
бабушка.
— Дура, ты почему не стреляла?
На лице старухи читался не гнев — куда хуже: глубокое и
окончательное разочарование.
— Что? — в недоумении посмотрела на неё Окся.
Хлопнула глазами и снова взглянула в угол. Там уже никого не было.
— Я говорю, не стреляла почему? — Бабушка забрала
у неё ружьё, вздохнула прерывисто и тяжело. — Эх ты… дура.
— Бабуленька, ну как же в неё стрелять, —
зашмыгала носом Окся. — Она такая красивая. И ещё такая добрая…
Губы у неё дрожали, на шее часто билась жилка, она была
готова расплакаться. Ей было и перед бабушкой стыдно, и до слёз жалко добрую
красавицу, в которую надо было стрелять. Нет бы показался в углу кто другой…
гадкий и страшный… Уж ему она не спустила бы!
— Добрая! Красивая! Тьфу… — Бабушка безнадёжно
плюнула, взяла Оксю за руку и повела домой. — И-и, да толку-то от неё…
Намаешься ты с ней, ох, намаешься… А я ведь тебе дело в руки давала, дело.
Только теперь всё, поезд ушёл…
Много позже Варенцова узнала, что для обретения «чёрного
знания», которое, видимо, собиралась преподать ей бабушка, нужно было «насмерть
убить Бога в себе», а Он каждому является по-разному. Ей вот, например, —
в образе бесконечно прекрасной и доброй женщины. Уж верно, тому, кто сумел бы
выстрелить в подобное существо, все бесовские науки оказались бы нипочём…
И сейчас, сидя рядом с почти бездыханным Олегом, Оксана
жалела, что не продала тогда дьяволу душу. Уж он бы точно помог… За известную
плату…
Но, как сказала бабуля, поезд ушёл. И билет на него взять не
получится. Даже такой — в одну сторону.
А Краев тем временем, пребывая где-то невообразимо далеко,
не думал ни о Боге, ни о чёрте, ни о реке времен.
Он играл.
Странная была это игра, ни на что не похожая. Этакий гибрид
таврелей, сянцы, сеги и ледниковых шахмат.
[127]
Да ещё и
трёхмерный, не ограниченный плоскостью доски, — фигуры двигались по
ячейкам насквозь просвечивающего куба. В основном куб был бесцветен, но
временами начинал пульсировать радужными цветами, и тогда приходилось ходить
вслепую, по памяти, что, впрочем, особого значения не имело, ибо правила игры
непредсказуемо изменялись.
Красный «адъютант ши»
[128]
превращался
вдруг в белого слона, черный конь «ма»
[129]
- становился
золотым «генералом»,
[130]
а всесильный «ферзеконь хельги»
неожиданно оказывался пешкой. Поди-ка разберись без пол-литра!
И всё равно Краев не опускал рук, он играл и играл, причём
ход от хода всё лучше. Может, потому, что даже не пробовал уповать на логику и
расчёт. Его вела вера в удачу, помноженная на интуицию. Плевать, что правил, по
сути, нет и играешь хрен знает с кем. Где наша не пропадала! Вперёд, только
вперёд!..
Кстати сказать, партнёр Краеву попался не менее странный,
нежели сама эта игра, — невидимый, молчаливый, двигающий фигуры без
физической помощи рук. При этом он ещё и норовил заглянуть Краеву в душу,
что-то почувствовать, понять…
«И чёрта ли ему там, — ощущая незримые щупальца, думал
Олег. — Нет бы лучше сказал, какие ставки в игре…»
А дело между тем шло по нарастающей. Сражались фигуры,
пульсировали цвета… Пока наконец в аквариуме куба не остались два короля.
Ничья!
Громкий, похожий на звук землетрясения голос так и
возвестил:
— НИЧЬЯ!
Он был настолько силён, что Краев вздрогнул, крепко
закрыл глаза и куда-то полетел. Он проваливался вниз, стремительно вниз,
быстрее скорости света…
