А когда полёт закончился и он разлепил ресницы, то вздрогнул
опять: увидел страшное. Ярко-зелёные глазищи, длинные острые клыки, розовую
оскаленную пасть.
Когда прошёл мгновенный испуг, Краев обрадовался.
— Тихон, ты, — шепнул он. Всхлипнул и неожиданно
пустил слезу. Скупую мужскую и до невозможности искреннюю…
— Оксана Викторовна, момент, — сказал за завтраком
Фраерман и протянул увесистую жестянку. — Это Олегу. Из запасов
тарабарского короля.
Увесистая жестянка была холодной, синюю с серебром крышку
украшало изображение осетра.
— Спасибо, Матвей Иосифович, — поблагодарила
Оксана и пожаловалась: — Только он не ест пока. Пьёт — и всё.
Порядки в лагере поисковиков её поначалу шокировали.
Туда-сюда разгуливал беглый негр, парадом командовал коронованный вор, а в
своём автобусном попутчике по имени Сергей она узнала террориста Песцова. Того
самого, великого и ужасного, показанного по ящику и в профиль и в фас…
Оксана с изумлением обнаружила, как мало её всё это трогало.
Гораздо главнее было то, как относилась здешняя публика к
выздоравливающему Краеву. Народ натурально благоговел! Ну там, Песцов с
Фраерманом и Наливайко — дело ясное, кореша. Но что заставляет, например, фрау
Киндерманн прогибаться чуть не до земли? Дружеские чувства?.. Европейский
гуманизм?.. Ой, мама, не смешите. Но тогда что?..
«Ладно, разберёмся». Варенцова допила чай, вымыла миску с
ложкой и пошла кормить Олега икрой. Всё, хватит загибаться, пора начинать жить!
У палатки её ждал сюрприз. Тихон приволок здоровенную
гадюку, метра наверное, полтора. Не иначе гостинчик выздоравливающему принёс.
Особо питательный и целебный. И как только допёр?
— Нет бы куропаток каких наловил, я бы их в сметане
пожарила, — разворчалась Оксана, забирая у него рептилию, тяжёлую и
толстую, как колбаса. — Тоже мне, охотник на мурр!
«Ну и что с ней прикажете делать? Сварить, изжарить,
вырезать ремень? Раз уж загубили живность, так не в болото же её кидать…»
— Правильно мыслишь, желанная, в хозяйстве
пригодится, — услышала она знакомый голос. Обернулась и увидела бомжа
Никиту. Блаженный шествовал к палатке с самым радостным видом. Встал, щёлкнул
каблуками, снял картуз, чинно, прямо по-кавалергардски, отдал
полупоклон. — Ну, здорово, красавица. Как там болящий-то наш? Идёт на
поправку?
Интересно, в Пажеский корпус бомжей брали? Или во времена
Пажеского корпуса он не был бомжом?..
— Твоими молитвами, — благодарно улыбнулась
Оксана. — Сам-то ты, Никита, как поживаешь?
Спросила больше для порядка. Блаженный выглядел бравым
молодцом: прохоря надраены, галифе наглажены, ватник как влитой, взгляд
хрустальный. Прямо хоть за благословением подходи.
— Живём, милая, хлеб жуём. — Никита весело кивнул
и вытащил из-за пазухи свёрток. — А это вот Олегу твоему, вовнутрь
принимать. Для поправки здоровья.
— Спасибо большое. — Оксана приняла, развернула и
задохнулась. — Ох и ни фига же себе!
Она держала в руках исполинский корень женьшеня — длиной в
полруки, диаметром сантиметров десять и весом, должно быть, добрых пол кило. А
главное — отмеченный семью причудливыми листочками. Сказочное сокровище,
созревавшее в земле не одну сотню лет…
[131]
Уж в этом-то она
разбиралась. Подарок блаженного практически не имел цены.
— И вот ещё… — Блаженный подмигнул и вытащил из-за
пазухи бутылку водки «Кристалл». —Его любимая. Корень настрогаешь, в
водочку забросишь и пару дён дашь настояться. Замечательная штуковина, я тебе
доложу… Сатрап этот китайский, как бишь его, — Никита задумался, вздохнул,
почесал под картузом, — а-а, Цинь Хуан, он её вёдрами пил. Зато и стену построил,
да и по женской части… хм…
[132]
В общем, шинкуй давай, не
пожалеешь.
— Господи, Никита, — опомнилась Варенцова. —
Это же… Это же стоит как половина Пещёрки! Или как вся!
На самом деле она не могла себе представить даже примерную
сумму. Такие количества нулей укладывались в голове только у фрау Киндерманн.
— Бери, говорю, и шинкуй давай, — отмахнулся
блаженный. — Нам для хорошего человека ничего не жалко. И потом, этого
добра там, — он махнул рукой куда-то в сторону болот, — полным-полно,
надо только места знать. Главное сейчас, чтобы Олег Петрович были живы-здоровы.
И нас не забывали в доброте своей… Ну, милая, счастливо, пошёл я, дела…
Сделал ручкой, попятился в кусты и был таков. Растворился,
как леший.
— Слышал, Тихон? Главное, чтобы Олег Петрович были
живы-здоровы…
К Оксане постепенно возвращалось чувство юмора, она
взглянула на себя как бы со стороны и чуть не расхохоталась: ну, хороша! В
одной руке убиенная змеюка, в другой — бесценный женьшень. Ничего себе жизнь
дезертирская?..
…А в следующий миг она во всей полноте ощутила себя
полковником ФСБ, рука метнулась к несуществующему пээсэсу,
[133]
а в горле замер, едва не родившись, крик: «Лежать! Лицом на землю!»
Она увидела Федота Панафидина. Да, да, того самого гада
Панафидина, который уже столько раз от неё уходил. Изменника, с поразительной
сноровкой дурачившего компетентные органы…
Однако сейчас, похоже, они стояли на нейтральной территории,
над которой реял белый флаг перемирия.
— Позвольте ручку, — раскланялся Панафидин. Оксана
руку не дала, и Федот, не обидевшись, всем видом изобразил заботу. — Как
там Олег Петрович, поправляется? Говорят, уже в сознании? С ним можно
переговорить? Кратенько?..
Негодяй был одет с тонким вкусом. Чёрный костюм, черная
шляпа, черный просторный макинтош… белый галстук за три тысячи долларов. И ещё
чёрные лаковые туфли. Самое то по здешним хлябям, да после недавних дождей.
— Кратенько? — борясь с диким желанием взять
Панафидина за горло, переспросила Оксана. — Не сейчас. Он спит.
