Возвращаемся. В кинозале снова темнеет. Вдруг на балкон заходит высокий мужчина и присаживается возле Салима. Перед ним две сотни свободных мест, однако незнакомец выбирает А-двадцать. Лица не разглядеть, хотя, судя по длинной струящейся бороде, это глубокий старик. Если не ошибаюсь, на нем костюм патана.
[16]
Меня разбирает любопытство. Почему этот человек явился к середине картины? Может, заплатил полцены? А вот моему другу все равно. Он вытягивает шею, предвкушая любовную сцену, что вот-вот начнется.
Армаан приезжает в Швейцарию якобы по делам, а в действительности ради романа с Прией и, разумеется, песни, во время которой к ним присоединяются двадцать белых танцовщиц в национальных костюмах, подозрительно легких для горной страны с холодным климатом. Но вот музыкальный номер окончен. Али сидит в гостинице у потрескивающего камина.
Героиня принимает ванну. Сначала мы слышим, как журчит вода и Прия мурлычет какую-то мелодию. Потом видим девушку. Та намыливает себе спину. Поднимает ногу, покрытую радужными пузырьками, и ополаскивает из душа. Мы все надеемся, что Прия смоет пену и с груди, но актриса нас разочаровывает.
В конце концов она выходит из ванны, облаченная в одно лишь розовое полотенце. Черные как смоль волосы, распущенные по плечам, влажно мерцают. На длинных и гладких ногах нет ни единого волоска. Взяв героиню за плечи, Армаан осыпает ее лицо поцелуями. Губы опускаются ниже, к нежной впадинке на шее. Струится тихая романтическая музыка. Прия расстегивает его пуговицы, и Али медленно избавляется от рубашки, обнажая мужественную грудь. Жар камина окутывает тела влюбленных золотой дымкой. Красавица глухо постанывает. Затем изгибает спину и позволяет Армаану ласкать свою шею. Его рука скользит за спину актрисы, тянет за полотенце. Розовая ткань распускается и падает к ногам Прии. Перед глазами зрителей на миг мелькают восхитительные бедро и спина. Грудь нам не показывают. Салим убежден, что во всем виновата цензура. Еще бы после этого не завидовать миссис Кейн.
И вот уже герой заключает возлюбленную в объятия. От протяжных вздохов ее прекрасный бюст вздымается, на лбу выступают бисеринки пота. Партер свистит и улюлюкает. Старик рядом с нами беспокойно ерзает на сиденье, скрестив ноги. По-моему, он почесывает свою мошонку.
— Ишь как дедуля-то разрезвился, — шепчу я на ухо Салиму.
Однако другу не до нас. Ведь он, разинув рот, глазеет на сплетенные тела, извивающиеся в слаженном ритме под тихую музыку на заднем плане. Камера проходит над спиной актера, которая поднимается и опускается все чаще, и крупным планом берет камин, где, разгораясь, бушует золотое пламя и лижет дрова. Затемнение.
У нас на кухне, в чоуле, печка примерно таких же размеров. Однажды вхожу и вижу: Салим растопил ее бумагой вместо дров.
— Мерзавцы!.. Собаки! — бормочет он и раздирает в клочья плотную глянцевую страницу.
— Что ты делаешь? — пугаюсь я.
— Мщу негодяям, которые оклеветали Армаана, — произносит парень, бросая в погребальный костер новую стопку листов.
Оказывается, он рвет какой-то журнал.
— Что это? — любопытствую я. — Номер-то совсем новый.
— Да, свежий «Старбест». И я уничтожу столько копий, сколько попадется мне в руки. В ларьке было только десять.
Выхватываю из стопки уцелевший журнал. На обложке над снимком Армаана Али кричащий заголовок: «ГОЛАЯ ПРАВДА ОБ ЭТОМ ЧЕЛОВЕКЕ».
— Погоди, здесь же твой кумир! — восклицаю я. — За что его в печку?
— Там написаны ужасные вещи.
— Ты ведь не умеешь читать.
— Немного умею. И потом, у меня есть уши. Сам слышал, как миссис Барве и миссис Ширке упоминали непристойные обвинения в адрес Армаана, о которых здесь говорится.
— Например?
— Якобы Урваши оставила Али, так как он ее не удовлетворял. Дескать, он голубой!
— Ну и?
— Думаешь, я позволю безнаказанно порочить своего героя? Я же знаю, это неправда, вздор от начала до конца! У Армаана полно завистников, готовых пойти на любые козни, лишь бы очернить его доброе имя. Но я не дам им преуспеть. Пойду и подпалю редакцию!
Ярость Салима беспредельна. Еще бы: мой друг ненавидит геев. Бросить на кого-либо тень гомосексуализма — значит нанести несмываемое оскорбление.
Я тоже кое-что знаю об извращенцах. О том, как они поступают с неопытными мальчиками. В темных коридорах. В общественных туалетах. В городских парках. В домах для малолеток.
К счастью, в следующем выпуске редакция берет обвинение обратно. Лишь это спасает даббаваллу
[17]
от участи поджигателя.
Меж тем страсти распаляются не только на экране. Сосед перемещается ближе к Салиму и как бы ненароком касается его голени. В первый раз мой друг решает, что сам виноват. Второй принимает за случайное совпадение. Третий убеждает его, что дело нечисто.
— Мохаммед, — шепчет Салим, — если этот хрыч не перестанет дергаться, такого пинка получит!..
— Да он же старый, — отзываюсь я. — Может, нога заболела?
Тут начинается эпизод боя — и картина снова поглощает моего друга. Армаан врывается в логово злодея и, пользуясь одновременно приемами бокса, карате и кунгфу, задает противнику жару.
Кстати, неугомонному старикашке тоже не сидится спокойно. Первым делом он опирается на общий подлокотник и понемногу легонько прижимается к руке Салима. Тот ничего не замечает: он весь в напряженном ожидании кульминации.
Близится знаменитая сцена фильма. Та, в которой Армаан Али умирает, прикончив плохих парней. Его одежда вымокла в крови. По всему телу — дырки от пуль. Брюки покрыты пылью и грязью. Актер ползет по земле навстречу матери, которая только что появилась в кадре.
Обливаясь слезами, мой друг тянется к экрану и страдальчески шепчет:
— Надеюсь, мама, я был хорошим сыном. Не плачь обо мне. Помни: лучше погибнуть геройской смертью, чем жить как трус.
Армаан опускает окровавленную голову на колени матери. А потом произносит, подражая Салиму:
— Надеюсь, мама, я был хорошим сыном. Не плачь обо мне. Помни: лучше погибнуть геройской смертью, чем жить как трус.
Бедная женщина рыдает. Ее горючие слезы орошают лицо Армаана. Тот нежно берет мать за руку. Его грудь передергивает судорога.
Я тоже плачу. Перед глазами возникает иная женщина, которая осыпает дитя поцелуями, прежде чем опустить крохотное тельце в корзину для одежды, обернув потеплее. Где-то злобно воет ветер. Звучат сирены. Полицейские, как всегда, приезжают слишком поздно. Герой выполнил их работу. А вот ему теперь никто не поможет.
