– Вот уже тысячу лет люди приходят туда узнавать
будущее. – Философ в задумчивости отломил кусок овечьего сыра. – И
немногим было отказано в этом Богами, хотя пифия удаляется в Адитон всего лишь
девять раз в год, в строго определённые дни. Что же касается прозорливости
оракула… Когда владыка Лидии царь Крез, замыслив битву с повелителем Персии
Киром, решил узнать судьбу сражения, то для начала испытал способности
множества провидцев. В одно и то же время его гонцы явились к ним и задали
единственный вопрос: чем занимался их владыка в этот день? Все ответы оказались
ложными. Кроме одного – того, что произнес Дельфийский оракул. «Мне ведомо
число песчинок в пустыне и мера воды в море, – ответила жрица. – Я
понимаю речи немого и слышу неслышимое. Ноздрей моих достигает запах черепахи,
которая варится вместе с мясом ягнёнка в закрытом сосуде из бронзы». Когда Крез
услышал это, он возликовал… Согласись, Евгения, трудно без наития свыше
представить владыку обширного царства, занимающегося варкой похлёбки! – Улыбнувшись,
Леонтиск протянул Корнецкой горсть миндаля. – Сила пророчеств традиционно
связана с местом, на котором расположены Дельфы. Старинное предание говорит о
том, что на одном из пастбищ пастух обратил внимание на странное блеяние овец.
Подойдя, он встал среди животных – и сам вдруг заговорил не своим голосом, а
потом обрёл дар прозорливца. Вскоре стали считать, что место это находится под
покровительством могучих сил, которые исходили из самых недр земли. Древние
связали его с Богиней Геей и назвали Её пупом. Кстати, священное изображение
этого пупа – мраморный шар – хранится в Дельфийском храме. Правда, теперь там
властвует лучезарный Аполлон, но прорицают всё равно женщины…
Леонтиск ненадолго замолчал, зачерпнул прозрачной воды из
ручья, и Женя внезапно почувствовала, что голос его сделался печальным.
– Вопрос, начертанный на пергаменте, забирает жрец
храма и передаёт его пифии. Девственница, прошедшая особое очищение, удаляется
в святилище, именуемое Адитоном, и там, сидя на золочёном треножнике,
вслушивается в дыхание священного пара, исходящего из-под земли. Прорицание
обычно даётся в гекзаметрической форме и требует вдумчивого истолкования. Тому
же лидийскому владыке было предсказано, что он погубит великое царство. Он
недостаточно вник в эти слова, предпочтя услышать то, что ему хотелось. Он
решил, что имелось в виду царство Кира, а на самом деле речь шла о его
собственном. Мы думаем, так заповедано ради того, чтобы ум смертных усердно
трудился, а не коснел в ожидании готовых ответов…
– А ведь признайся, Леонтиск, ты уже бывал там, –
догадалась Женя. – И, верно, тебе открылось что-то из будущего. Не
поведаешь?
Она улыбнулась, ожидая интересного рассказа, но философ, не
отвечая, вдруг вскинул голову и посмотрел на неё, и глаза у него стали, как у
артиста Ливанова из сериала про Шерлока Холмса и доктора Ватсона, когда они
отправились к Рейхенбахскому водопаду, и Ватсона отозвали обратно в гостиницу
фальшивой запиской, и Холмс смотрел ему в спину, прекрасно всё понимая и молча
прощаясь навеки… Женя считала сериал режиссёра Масленникова со всех сторон
замечательным, но этот эпизод, по её мнению, стоил всего остального фильма.
Впрочем, продолжалось это секунду. Леонтиск отвёл взгляд,
вздохнул и стал собираться.
– Нам пора, «хорошо рождённая».
Не торопясь миновали они лавровую рощицу, в которой стояла
терпкая, пряная духота. Прошли через заросли черноствольных земляничных
деревьев. Вступили в чащу кустарникового горного дуба…
Леонтиск вдруг остановился и прошептал, отодвигая спутницу
себе за спину:
– Впереди кто-то есть!
И тут же из зарослей впереди выскочили трое мужчин.
– Андроподисты, – выдохнул Леонтиск.
Женя уже знала, кого так называли. Подлых разбойников,
которые набрасывались на свои жертвы исподтишка, как правило из засады, но не
довольствовались отнятием кошелька и ценных вещей. Их целью и добычей
становился в первую очередь сам человек. Андроподисты захватывали свободных
людей и продавали их в рабство. И тем зарабатывали себе на жизнь.
В общем, далеко не робингуды. И не предшественники Спартака.
Самый рослый из нападавших, бородатый, широкоплечий
македонец, без всяких предисловий рассёк воздух короткой медной дубинкой.
Дубинка аж свистнула – разбойник намеревался с ходу оглушить Леонтиска, однако
не вышло. Философ удивительно ловко пригнулся и, с силой пнув врага ногой в
рёбра, тут же мощнейшим ударом кулака приласкал в челюсть второго. Упав, тот
выронил из рук похожий на загнутую лопату бронзовый топор с рукоятью из
оливкового дерева.
Третий негодяй, мощный, крепкогрудый спартанец, быстро
вытянул из-за пояса меч. Короткий клинок был железным и по форме напоминал
ирисовый лист. С боевым криком «Эниалос!» спартанец ринулся на противника.
Леонтиск был опытным бойцом, знакомым не только с благородным искусством
греческого кулачного боя, но и с убийственной мощью панкратиона. Он понял, что
дело приняло серьёзный оборот, и в его руках мгновенно возник длинный кинжал из
чёрной микенской бронзы, твёрдой, как хорошая сталь.
Клинки заскрежетали один о другой… Быстро обойдя вооружённую
руку врага, философ полоснул спартанца по рёбрам. Но тот, похоже, носил под
хитоном нагрудник из ткани, пропитанной особым составом, от которого материя
становится подобной броне. Нагрудник удержал секущий удар, и почти не
пострадавший разбойник ответным выпадом проколол сопернику левое плечо.
Яростно вскричав, Леонтиск пошатнулся… В это время
обладатель медной дубинки пришёл в себя и, вскочив, занёс своё оружие над
головой для новой атаки. Но удара так и не последовало. Глаза македонца
внезапно остановились, а ещё секунду спустя по лицу хлынула кровь, смешанная с
мозговым веществом. Так и не издав ни единого звука, разбойник мешком рухнул в
траву.
Это Женя Корнецкая подобрала с земли тяжёлый бронзовый
топор. И с хладнокровием, немало удивившим её самоё, проломила нападавшему
череп. После чего, кстати, не подумала с отвращением отбрасывать смертоносную
«лопату» и в истерике визжать: ах, ах, караул-кошмар, я убила! Напротив, она
вполне квалифицированно перехватила топор и оглядывалась по сторонам. «Да,
убила. И ещё убью, если кто сунется. Желающие есть?»
Между тем рана, нанесённая Леонтиску спартанцем, оказалась
гораздо серьёзней, чем показалось вначале. Из крупного сосуда возле ключицы
толчками вылетала алая кровь. Философ продолжал сражаться с прежней отвагой, но
силы уходили, движения утратили быстроту. Новый удар в грудь заставил его
выронить кинжал.
Спартанец торжествующе рассмеялся, наслаждаясь бессилием
жертвы, и это была его большая ошибка. Не привык душегуб до конца сохранять
боевое сосредоточение, не приобрёл глаз на затылке, а зря… Неуклюжий с виду
топор в Жениных руках взвился по восходящей дуге, следуя за стремительным
разворотом всего тела, – и со страшной силой ударил андроподиста чуть
пониже того самого затылка, оборвав смех.
Третий разбойник всё ещё валялся в глубоком нокауте. Тем не
менее он был жив, а значит, мог вскоре очнуться и стать снова опасным. Женя
подобрала кинжал философа, склонилась над оглушённым и с прежним хладнокровием
погрузила чёрный клинок ему в горло.
