– Чем отличается воин от спортсмена? – пресёк он
чей-то ропот о том, что на сытое брюхо падать и кувыркаться вроде бы не
полезно. – Спортсмену требуются условия, диета, пик формы, а воин должен
быть готов всегда!
Тем не менее всё однажды кончается. Ближе к вечеру Иван
Степанович объявил, что курсанты показались ему не вполне безнадёжными,
пообещал за неделю сделать из них людей – и отпустил с территории учебного
центра.
На улице было темно, хоть глаз выколи. Окунувшись в снежную
круговерть непогоды, Эдик поднял воротник куртки и, еле попав ключом в прорезь
замка, принялся заводить выстуженную «Волжанку». Наконец двигатель перестал
глохнуть без подсоса, в салоне потеплело, и, положившись на русское «авось»,
генеральский сын покатил по пустынным, давно не чищенным улицам к дому.
На пересечении Литейного с Невским, прямо напротив того
места, где, казалось, ещё совсем недавно горели огни ресторана «Москва», стояли
кольцом ярко-оранжевые автобусы. Припарковавшись неподалёку, Эдик показал удостоверение
сержанту в красном шлеме, надетом поверх ушанки.
– Осторожно, там опасно!
Стоявший в оцеплении старшина приподнял натянутую верёвку,
пропуская Эдика внутрь периметра. Как бы в подтверждение его слов, послышался
звон металла, хриплые крики, а потом – резкий свист рассекаемого воздуха.
Стараясь держаться поближе к тротуару, Эдик выдвинулся
вперёд и, осторожно глянув из-за широкого плеча изготовившегося к стрельбе
«красноголового», неожиданно ощутил, как это самое плечо вдруг обмякло и всё
тело начало безвольно валиться на землю.
«Мама», – только и успел мысленно прошептать Эдик…
Правду молвить, следовало бы ему вспомнить не маму, женщину
изысканную и утончённую, а Ивана Степановича Скудина. И ту свирепую науку,
которую полковник пытался вдолбить в высоколобые интеллигентские головы.
Ибо по залитой светом фар невской мостовой прямо на Эдика
шло в атаку древнегреческое войско. Быстро выбежавшие вперёд тяжеловооруженной
пехоты пельтасты – воины, носившие легкий щит-пельту, – натянули
метательные ремни-аментумы, со свистом посылая в полёт короткие дротики. В
рядах «красноголовых» сразу образовались бреши, на асфальт центрального
проспекта повалились убитые и раненые, а нападающие слитно взревели, подражая
крику слона:
– Барра!..
Наверное, воинская выучка сидела у этих ребят не в головах,
а в спинном мозгу. Рассудок и личностная информация, сгоревшие во время
перемещения, никак не повлияли на боеспособность македонской фаланги. Вот
раздалась поступь тяжеловооруженных гоплитов, и оцепеневший, беспомощный Эдик увидел
стремительно надвигавшуюся на него стену сарисс – крепких копий с наконечниками
в форме листа лавра. Задние шеренги опирали свои копья на плечи передних,
мощные фигуры воинов в латах горели в лучах фар кроваво-золотым светом –
несокрушимые и неотвратимые, как судьба…
Эдик стоял прямо у них на пути и не двигался с места, но в
это время по цепи «красноголовых» прошла команда:
– Внимание, светлячок!
Нет, речь шла не о боевом лазере, из которого минувшим летом
доблестно стрелял Глеб. «Красноголовые» просто более-менее синхронно опустили
на шлемах забрала, и каждый щёлкнул маленьким выключателем. Тут же в самой
середине фаланги раздался негромкий хлопок, и весь перекрёсток залило
переливчатое зелёное сияние, такое яркое, что Эдик вздрогнул, очнулся, зажмурился,
потом отвернул лицо и для верности закрыл его руками.
Когда наконец он смог разлепить залитые слезами веки и
посмотрел на поле боя, сражение подходило к финалу. Победа, как и следовало
ожидать, осталась за высокими технологиями. «Красноголовые» отлично
ориентировались в слепящем тумане. Парализаторы действовали в упор, одного за
другим обездвиживая воинственных эллинов. Бесчувственные тела грузили в
автобусы, которым, к слову сказать, от греческих дротиков тоже досталось
изрядно.
– Как ты там? – Эдик наклонился к лежавшему у его
ног молодому сержанту «красноголовых». Дотронулся до сонной артерии и понял,
что медицинская помощь была уже не нужна. Наконечник метательного копья вошёл
точно в яремную впадину, не защищённую клапаном бронежилета, и причинил мгновенную
смерть.
Если бы на пути дротика не оказался этот сержант, он попал
бы прямо в Эдика и, скорее всего, проткнул бы его насквозь…
Эдик ощутил дуновение пронёсшегося мимо маятника Судьбы и
вдруг почувствовал себя так, словно был персонально виновен в гибели парня.
Так, как будто эта смерть случилась из-за его, Эдика, личной нерадивости,
тупости и научной импотенции. Вот Скудин и его братья по оружию, те воистину
делали всё, что было в их силах. Не в пример некоторым учёным. Они вели
автомобили и ярко-красные истребители, чтобы дать пассажирским лайнерам шанс
отвернуть от смертельной ловушки. Эти так называемые головорезы, вот как
сейчас, шли на жертвы, пытаясь спасти несчастных безумцев, хотя вполне могли
притащить парочку огнемётов – и дело с концом… Такой бы гуманизм да Питу О’Нилу
с Сарой Розенблюм…
– Клянусь тебе, – сказал Эдик мёртвому сержанту.
Голос неконтролируемо дрожал. – Я клянусь…
Если в южной части города свирепствовали новогодние морозы,
грозившие плавно перейти в рождественские и крещенские, то на проспекте
Луначарского, наоборот, расположилось пятно поздней весны, примерно
соответствовавшее месяцу маю. Было тихо и тепло, у воды отцветала черёмуха, но
человек, медленно шедший по дорожке зелёной зоны, вдоль Муринского ручья, зябко
кутался в стёганую куртку. Отравленная кровь тяжело и неохотно пульсировала в
его жилах, почти утратив способность переносить кислород и тепло. Человек не
шёл, а тащился – от лавочки к лавочке, подолгу отдыхая на каждой. Престарелая
откормленная болонка, следовавшая за ним на длинном поводке, каждый раз с
наслаждением плюхалась на пузо. Она тоже не прочь была отдохнуть.
Этот промежуток между лавочками выдался особенно длинным и
утомительным. Человек смотрел в основном под ноги, чтобы не оступиться – потом
поди встань, – и медленно поднял глаза, только когда раздалось сварливое
тявканье собачонки.
…Ох. Перед ним, загораживая дорогу, тёмный и жуткий в свете
далёкого фонаря, зловещей тенью маячил здоровенный мужик. Человек в стёганой
курточке мог бы дать один из немногих оставшихся зубов, что секунду назад его
там не было.
А неожиданное видение ещё и сказало негромко, но очень
внушительно:
– Разговор есть.
Удивительно, как мы цепляемся за жизнь. Даже если каждое
утро просыпаемся с чувством разочарования: ну вот, опять не повезло, не
сподобил Господь отойти прямо во сне. Беззащитный больной сглотнул, начал
пятиться и оглянулся. Сзади маячили ещё две такие же тени.
– У меня… ничего нет, – не выговорил он, а скорее
прошептал. – Жульку… не троньте…
– Нам, Владимир Иваныч, твоя Жулька без
надобности, – усмехнулся тот, что стоял перед ним. – Ты её придержи
только, чтобы под ногами не путалась, а то, неровён час, наступим… Вон лавочка,
пошли сядем, поговорим.
