Рита почувствовала, что впадает в окончательный ступор,
Гринберг же, радуясь очередному приколу, схватил её за руку и потащил к
зеркалу, мерцавшему по ту сторону вешалки. Зеркало было советским антиквариатом
– без благородной патины, просто мутное, в жёлтых разводах некачественной
амальгамы… Тем не менее хаханьки Евгения Додиковича вмиг прекратились, а Рита с
оторопью поняла, что Кратаранга был прав. Они с Гринбергом были одного роста и
одинакового сложения: он – обманчиво тщедушный, она – натурально субтильная. Из
зеркальных глубин смотрели две идентичные физиономии. Одна принадлежала русской
девушке с прямыми светлыми волосами, собранными в хвостик. Другая –
классическому махрово-пархатому еврею. «Господи, что же это делается-то?..»
– Едут в нью-йоркской подземке негр и еврей, – с
ухмылкой прокомментировал Джозеф. – И вдруг еврей замечает, что негр
читает газету на идиш. Он подсаживается к нему и шёпотом спрашивает: «Слушай,
тебе таки мало, что ты негр?..»
– Бабушка! – жалобно воззвала Рита. Её трясло и
необъяснимо хотелось заплакать, нет, не оттого, что гипотетический родственник
оказался не ко двору, просто в такой ситуации всякому станет не по себе. –
Бабушка!..
Увы, Ангелина Матвеевна ничего прояснить не смогла.
Мимолётного дочкиного ухажёра она ни разу не видела. Зато доподлинно знала: у
той не сохранилось ни единой его фотографии. Что характерно, звонить в Лугу ни
бабушка, ни внучка не захотели.
Одному Кратаранге не было дела до родственных переживаний.
Присев на корточки, он что-то строго втолковывал суке на своём языке, временами
указывая пальцем в сторону Чейза. Атахш выслушивала хозяйские наставления, смиренно
распластавшись на пузе и уложив голову ему на сапог, но глаза были хитрющие.
Хозяин мог сколько угодно рассуждать о никчёмных местных самцах. Она знала
лучше.
– М-м-м-да, а ведь вы, молодой человек, совершенно
правы… – Академик Шихман оторвался от хитросплетения формул и с
нескрываемым уважением, как на равного, воззрился на Эдика. – Шестое
уравнение в системе у меня действительно решено несколько некорректно. А потому
Шнеерсон… Нет, у вас, Эдуард Владимирович, знаете ли, настоящий божий дар,
харизма. М-м-м-да…
В глазах его читалось бешеное движение мысли, губы
удовлетворенно кривились. Как же всё-таки правильно, что Лёвин зять, чекист
полковник Скудин, уговорил его встретиться с этим юношей. А ведь не хотел,
старый дурак, всё не верил в чудесную метаморфозу наркомана, амёбы, тунеядца и
говнюка. Чудны дела Твои, Господи… М-да…
– Да ну, скажете тоже. – Эдик покраснел и сделал
протестующий жест. – Просто, как папа говорит, одна голова хорошо, а
полторы лучше…
– Не скромничайте. – Шихман улыбнулся и погрозил
пальцем. – Харизма, харизма, чистой воды харизма. Высшая отмеченность,
божественная награда, которая дается человеку свыше и позволяет выделиться
среди себе подобных. Шанс, так сказать, возвыситься над законом мироздания.
Вопрос в том, как этим шансом воспользоваться…
Лев Поликарпович, присутствовавший здесь же, разрывался
между желанием немедленно принять личное участие в научной дискуссии – и
добровольно принятой обязанностью присматривать за фон Траубергом. Накануне он
пришёл к выводу, что старый фашист уже достаточно адаптировался и можно не
только без вреда для здоровья познакомить его с Шихманом, но, возможно, даже
порассуждать о теореме Шнеерсона и её доказательствах. Знакомство, к его
грандиозному облегчению, прошло без эксцессов, обе стороны явили безупречную
вежливость. Однако к математическим проблемам фон Трауберг видимого интереса не
проявил – сидел в своём кресле у окна и смотрел на город невыразимым взором
горгульи, окаменевшей на башне готического собора.
– К сожалению, – продолжал Шихман, – самые
большие грехи совершаются именно теми, кто имеет харизму, потому что дано им
много, и если начинают они служить злу, то весьма талантливо. Более того, давно
и не нами замечено: чем более в обществе людей, отмеченных харизмой, тем больше
и грехов…
Шихман пристально посмотрел Эдику в глаза и, заметив в них
искру понимания, отечески улыбнулся.
– Вот у вас, молодой человек, лицо хорошее, на нем
теоноя видна, божеское разумение. Нынче это большая редкость.
Он запнулся. Кажется, срабатывал «эффект блудного сына», и
он был готов осыпать парня неумеренными похвалами. Как бы боком не вышло.
Ицхок-Хаим Гершкович закурил «Мальборо» и продолжил лекцию.
– Так вот… Когда людей, использующих свою харизму во
зло, становится в обществе многовато, внешне это проявляется в виде стихийных
бедствий – землетрясений, цунами, ураганов, возникают опять-таки стихийные
движения народных масс – революции, войны, мятежи, репрессии. Пример? Извольте.
Шихман прочертил сигаретой сизую полосу в кондиционированной
атмосфере, голос его приобрел менторские интонации.
– Возьмём хоть события конца девятнадцатого – начала
двадцатого столетий. Ах, сколько выдвинулось в это время талантливейших людей,
какая масса научных открытий была сделана, особенно в фундаментальной науке, к
какому бурному расцвету науки и техники всё это привело! Но верно ли
распорядились носители харизмы своим бесценным даром, я вас спрашиваю?
Вспомним: именно тогда были созданы мощнейшие средства уничтожения – самолёты,
подводные лодки, химическое оружие… бомба атомная, наконец. Соответственно,
тяжелейшие войны, волна кровавых революций, гибель миллионов людей, в том числе
весьма выдающихся… наш российский бардак… пардон, увлёкся. – Шихман
вспомнил о присутствии фон Трауберга и тему российского бардака при нём решил не
развивать. – Так вот, молодой человек, неотвратимое действие стихийных
сил, выступающих при этом как всеобщий уравнитель, который убирает людей, не
сумевших должным образом распорядиться дарованной свыше харизмой, и называли в
древней Греции «ананке». В природе всё мудро. Зачем нужно общество, которое
уподобляется змее, жалящей саму себя в хвост?
Он отправил окурок в огромную, специально приготовленную для
него пепельницу.
– У греков вообще отношение к человеческому дару было
весьма трепетным. Ещё тридцать столетий назад философы-орфики пестовали культ
Зевса Метрона, сиречь Измерителя. Его жрецы с помощью яда уничтожали одарённых
людей, предавшихся злу. Если получил ты от Бога многое, а служишь дьяволу, то
вот тебе чаша с быстро убивающим конейоном… и, наверное, это не так уж
неправильно. А вообще-то надо сказать, что какую древнюю культуру ни возьми, за
её спиной обнаруживается ещё более древняя. А за той – ещё… Поневоле
задумаешься о едином могучем первоисточнике. Вот мы знай твердим: греки, греки…
учителя человечества, а почитай-ка биографии Пифагора, Гераклита, Фалеса
Милетского – все они начали излагать свои системы после того, как прошли
обучение у жрецов Персии. А те, в свою очередь, тоже явились наследниками ещё
более древнего знания…
Он взял было эффектную паузу, но фон Трауберг неожиданно
обломал ему кайф.
– Древнеарийского, – не отрывая глаз от окна,
изрёк он торжественно. Ему никто не возразил, и он с упорством маньяка
заговорил о своём: – Её гороскоп утверждает, что она не погибла. Я чувствую.
Она здесь, близко. Её необходимо найти.
