У Риты ёкнуло сердце. Что-то подсказывало – Джозефа вызывали
не на кабинетное совещание и не на дружеский междусобойчик. А он, встав и
одёрнув неизменный камуфляж, ещё и сказал ей:
– Давай поводок. Атахш велено захватить.
…Около одиннадцати вечера Чейз вдруг вскинул морду к потолку
и завыл – негромко, но так, что Рита схватилась за сердце. Потом кобель
отвернулся и лёг носом в угол, отказавшись от ужина. Рита села рядом, стала
гладить его, звать по имени, тормошить, но он даже не пошевелился. Зачем жить,
когда его подруга ушла из пределов этого мира?
Бог не фраер, правду видит. Поэтому не обидел Семёна
Петровича Хомякова, не сдал в натуре к одиннадцати туз. А всё благодаря
цепкости Семёна Петровича, кремневатости его характера и умению держать ботало
за фиксатым частоколом. О том, как кликали его когда-то «Чипом и Дейлом»,
нормальные люди уже и думать забыли. Теперь он был токмо и единственно Папа, и
произносилось это уважительно, в основном шёпотом. Потому как авторитет, глыбище,
утёс, матёрый человечище. Понимать надо.
Да, многое нынче уходило в прошлое, причём с такой
быстротой, что голова временами порывалась кружиться. Отмирали, как чешуйки
ороговевшей кожи, многие жизненные моменты, за которые совсем недавно впору
было драться зубами. Например, депутатство в питерском ЗакСе. Глупая мелочь,
начальная ступенька на лестнице, когда-то казавшаяся вершиной. Теперь Семён
Петрович только посмеялся бы, предложи ему кто занять даже губернаторский пост.
Да что там! Поднимай выше – его теперь не устроило бы и кресло Президента
страны.
Страны, которой всё равно очень скоро не будет…
Туннелей, выводивших в древний Рим, на карте фигурировало
два. Один – куда-то в эпоху Цинцинната. Узнав от наёмных историков, что то
время славилось суровой простотой нравов, а сам диктатор Цинциннат, отогнав от
Рима врагов, добровольно сложил верховную власть, вернулся в деревню и взялся
за соху, Семён Петрович сразу понял: нам не туда.
А вот второй туннель вёл как раз куда требуется, на самый
рубеж новой эры, в царствование Тиберия.
То есть сперва Хомяков несколько огорчился – не мог так
сразу взять и забыть позднейших цезарей-извращенцев, изначально мерещившихся
ему под прицелом гранатомёта, – но затем прочитал подготовленную
историками справку и воодушевился заново. Справка была такова, что он начал
размышлять о парадоксах времени и о том, чьё жизнеописание ему в
действительности подготовили. Реального Тиберия? Или подставного? Быть может,
виток истории положил ему на стол собственную биографию, ещё не реализованную,
но которую он собирался реализовать – и вместе с тем как бы уже реализовал в
прошлом? И если так, сможет ли он что-нибудь изменить против зафиксированного
Тацитом? (Семёна Петровича не слишком вдохновлял описанный в хрониках конец
Тиберия, якобы задушенного под ворохами одежд.) Вопрос выглядел нерешаемым,
однако к нерешаемым вопросам Папе было не привыкать. Их для него просто не
существовало.
А значит, оставалось только выбрать, на какое число
заказывать тогу.
В полном соответствии с характеристиками, данными летописцем
Тиберию, Семёну Петровичу не было жаль ни современности, ни современников. Если
уж совсем откровенно, ему было жаль покидать в настоящем по большому счёту
только две вещи. Первой был любимый шестисотый «Мерседес». Временами Семён
Петрович ловил себя на том, что всерьёз прорабатывает вариант с периодическими
экспедициями сюда – за бензином. Правда, здешняя реальность должна была
вскорости рухнуть и с ней перспектива раскатывать с ветерком по Аппиевой
дороге.
А второй вещью, как это ни смешно, был… его домашний сортир.
Наверное, тут опять сказывалось тяжёлое детство и коммунальный туалет с его
вечным сумраком, грязно-зелёными стенами, заплаканным бачком и неудобным,
утопленным глубоко в пол унитазом. Эти детские воспоминания сделали Хомякова
ценителем и гурманом во всём, что касалось сортиров. Соответствующее заведение
в его загородном доме было им любимо до последней кафелины на стенах, и он
предвидел, что будет по нему ностальгировать. Удастся ли в Риме повторить нечто
подобное? Про римские бани, знаменитые термы, слышали все. Чуть меньшему кругу
известно, что вода в эти термы, как и вообще в город, подавалась по свинцовым
трубам, отчего римляне и жили до сорока. Но вот как у них обстояло с
сортирами?..
Надо будет озадачить историков.
В любом случае и этот вопрос к категории нерешаемых не
относился. Более того: при Веспасиане, правившем вскоре после Тиберия, уже были
общественные уборные, и с них даже брали налог…
[53]
А раз так, значит – сделаем.
Семён Петрович был очень могуществен. Почти всесилен. Какая
там дверца на замке под бочкой с капустой? Смех вспомнить. Ту дверцу давно
сменили крепостные ворота, рассчитанные на грузовик. Когда настанет день «Д»,
золото будущего цезаря повезёт колонна КамАЗов. С прицепами типа «шаланда». И
чего-чего только не будет в их кузовах…
…А вот и будет одна недостача. Крохотная, но обидная.
Дедов сундук.
Сплывший у Семёна Петровича непосредственно из-под носа…
Теперь, задним числом, Хомяков вспоминал какие-то разговоры
об этом сундуке, тёмные, неясные, отрывочные, подслушанные опять же в детстве.
Фраза там, полфразы тут, – ребёнком он не придавал им никакого значения,
но сейчас, зная, что к чему, из рожек и ножек можно было составить целостную
картину. Временами, особенно с пьяных глаз, отставной майор Константин
Алексеевич вспоминал свой отъезд из блокадного Ленинграда и многоэтажно крыл «сволочей»,
отобравших у него предназначенный для личного имущества грузовик. Хмельные
плаксивые матюги звучали эпитафией нажитому, которое ему так и пришлось большей
частью навсегда потерять, а самое ценное – «ухоронить».
Что же за таинственное сокровище покоилось в замурованном
чемодане, если дед до конца дней своих так им страдал? Но при этом решился
вручить его внуку лишь на смертном одре?..
Пока ясно было одно: если это не выяснить, идея фикс «Семёну
Петровичу Тиберию» будет обеспечена на всю жизнь. Да такая, что императорская
порфира покажется не в радость, не в кость и не в масть.
Между прочим, хрональный туннель в военный Ленинград на
карте имелся… Когда Хомяков начинал думать об этом, его щёки опускались на
плечи, лицо кривилось в гримасе и накатывало саднящее искушение лично
проверить, где в тот день пребывал его дед-энкавэдэшник – ещё в городе или уже
нет? И, что важнее, где пребывал чемодан? В «ухоронке» под подоконником или
где-нибудь за диваном?
…Или всё-таки не устраивать себе лишние сложности, плюнуть
на клад отставного майора – да и рвануть прямым ходом в Рим?
Блокадный сочельник
По тёмной заснеженной улице Восстания неспешно двигались
трое вооружённых военных в добротных полушубках: патруль! Командир с красной
повязкой на рукаве – и при нём двое рядовых с автоматами. Походка у командира
была на первый взгляд совершенно нормальная, но опытный наблюдатель сразу
распознал бы, что человек после ранения. Действительно, начразведки штаба
артполка Ленинградского фронта капитан Уфимцев был ранен в ногу осколком во
время памятной артиллерийской дуэли, когда огонь вражеской батареи всё-таки был
подавлен. Госпиталь, операции, беспомощность… Только через месяц начал он
вставать и понемногу ходить, разрабатывая колено. «Ты вот рвёшься к своим на
фронт, хотя врачи санаторий рекомендуют, – сказал ему военком. – Ну а
мне комендант города всю плешь переел, грамотные командиры нужны позарез, где
хочешь, там и бери. А у тебя Высшее артиллерийское за плечами, ты кадровый
красный командир… На ловца и зверь! Послужи-ка вместо санатория в комендатуре,
окрепни, тогда и о фронте поговорим…»
