– Здравствуйте, Виктор Андреевич, – почтительно
поздоровался краснорожий. И заверил: – Сейчас начнём.
– Вот, Санёк, я тебе человека привёл. Свой в
доску, – отрекомендовал Витька Юркана. – Смотри не обижай, чтобы
работой был охвачен.
Сплюнул, закурил сигарету и, не глядя ни на кого, пошёл
прочь. Величественный, как римский триумфатор, и элегантный, как Марлон Брандо.
– Значит, в доску? Ну и хорошо, если не в
гробовую, – мрачно пошутил Сан Саныч и тоже посмотрел на Юркана, не то
оценивающе, не то равнодушно. – Из бомжей?
– Да нет, из хорошей семьи, – ответил
Юркан. – Алиментщик.
– А, – понимающе кивнул Сан Саныч. – Всё зло
от баб. – Вытащил из недр контейнера лопату, покачал её в руке и
осчастливил Юркана. – Держи.
И послали Юркана на пару с тощим, словно лихорадкой
иссушённым «негром» по прозвищу Дюбель рыть утреннюю «яму», то бишь могилу.
Каркали вороны, припекало солнышко, лопата, чмокая, нехотя вонзалась в
глинистый грунт… Вначале вкалывали молча, однако, скоро убедившись, что Юркан
не сачок и не «шланг», Дюбель подобрел, разговорился и стал учить основам
мастерства.
– Ты, едрёна мать, штыком-то не тычь, а кромсай.
Покосее её, лопату, покосее, и ногой наступай, ногой. Оно конечно, грунт здесь
хреновый, глина. Болотина опять-то, сырота…
Потом Юркан опять рыл, подсыпал щебёнку и гравий, грузил
неподъёмные камни. Впрочем, трудовой процесс был здесь организован грамотно,
все работали споро и даже с огоньком. Почему так – Юркан понял позже, уже под
вечер, когда в негнущиеся пальцы ему вложили хрустящие бумажки. По его
разумению – до хрена. Столько за день в жизни не набомбить!
Однако деньги даром не даются. Вечером, когда ехали в
стонущем «Икарусе» до Московской, Юркан заснул, словно провалился в омут.
Разбуженный Дюбелем, чудом залез в «копейку» и долго смотрел на ключ зажигания,
начисто забыв, как с ним поступать. До дому дорулил, что называется, «на
автомате». Вяло поклевал жратвы и снова залёг, вернее, рухнул на диван – уже до
утра. А когда проснулся, сразу вспомнил бурлаков, гребцов на галерах и
колодников в рудниках. Всё тело ломило, мышцы наотрез отказывались слушаться,
на руках взбухли кровью не замеченные вчера болезненные пузыри… В целом чувство
было такое, будто ночью черти от-мудохали его своими хвостами.
«Это тебе не по чердакам пыль с места на место
гонять, – цинично усмехнулся внутренний голос. – Ничего! Поскрипишь,
поскрипишь, втянешься. Если кишка не тонка…»
Кишка оказалась не тонка. Через две недели Юркан думать
забыл о ноющих костях, о кровавых мозолях, о жалости к себе. Знай махал
отточенной лопатой, резал грунт по всей науке, преподанной Дюбелем…
Тяжёлая физическая работа и мысли навевала соответствующие –
всё больше конкретные и земные. Для праздного философствования как-то не
оставалось ни времени, ни энергии. Копай, копай, копай!.. И при этом помни,
куда попал, не забывай, что человек смертен. Все ходят под Богом. И не только
под Тем, Который на небесах, но и под местным, вполне земным. Директор Южного
кладбища был самодержцем, повелителем и властелином, он разъезжал на немыслимо
шикарной машине, он имел деньги и связи, его, как утверждали слухи, даже
сильные мира сего за глаза величали по имени-отчеству…
Архангелом же земного Бога состоял Виктор Бородин. Его
Величество Землекоп.
В ведении Бородина состояли контейнеры, тракторы, надгробные
камни, щебень и песок. Собственно, ему принадлежала даже лопата, которой
орудовал Юркан. Однако «негры» своего архангела видели редко. Ими распоряжался
краснорожий Сан Саныч. Ушлый, недоверчивый, прижимистый и злой. За тяжелый
характер и увесистый кулак называли его с ненавистью, уважением и опаской
Кувалдой.
– Устроил «неграм» день Африки, – с обычной
усмешкой рассказывал Дюбель. Юркану всё ещё требовалось определённое умственное
усилие для перевода его терминологии на привычный язык. – Навёл порядок,
закрутил гайки – теперь бомжи с Говниловки и со свалки на пушечный выстрел к
нам не подходят!
– А что такое Говниловка? – наивно переспросил
Юркан, ибо ни один близлежащий населённый пункт подобного прозвища вроде бы не
носил.
Дело происходило тёплым вечером, после «Арарата» и шашлыка,
зажаренного на углях. Дюбель, душевно размягчённый отдыхом и сытной едой,
рассказал следующее.
Говниловка, она же Бомжестан, она же Гадюшник, возникла
сразу после основания кладбища, то есть в самом начале семидесятых. Первым, кто
понял всю благодать и всю выгоду от близкого соседства с гигантской Южной
свалкой и не менее гигантским Южным кладбищем, был некий бомж по кличке Клёвый.
В лесном массиве Клёвый с несколькими товарищами вырыли землянку – и зажили там
в своё удовольствие. Свалка в изобилии снабжала их едой, куревом и одеждой,
кладбище – водочкой и вином. Потихоньку слух о клёвом житье Клёвого достиг
Ленинграда. К Южняку потянулись новые поселенцы. Они тоже вырыли землянки,
осмотрелись – и кайфовали, пока наступившая зима не выгнала их с насиженных
мест на тёплые городские чердаки и в люки теплоцентралей. С тех пор прошло
немало лет. Говниловка разрослась, превратившись в настоящее поселение. Только
официального статуса и не хватало. Южное кладбище являлось для этого поселения
тем, что официально называется «городообразующим предприятием». Бомжи находили
здесь даже работу, с их точки зрения очень и очень приличную. Они служили
«неграми», пускай и у самых неавторитетных, неуважаемых землекопов. А те, кто
не желал честно трудиться, «промышлял могилами». То бишь подобно птицам Божиим
клевал всё, что оставляли на могилах безутешные родственники, – конфеты,
печенье, хлеб… И, естественно, водку из гранёных стаканчиков и пластмассовых
стопочек, предназначенных для усопших. Находились и такие, кто, обладая артистическими
способностями и храня приличие внешнего вида, пристраивался к похоронным
процессиям, выдавал себя, например, за школьного друга покойного и после
погребения вместе со всеми отправлялся в город на поминки – пожрать на халяву.
А повезёт, так и прихватить из квартиры что-нибудь ценное на память о «друге»…
Местные легенды красочно повествовали о жутких расправах, время от времени
учинявшихся над изобличёнными виртуозами жанра.
Ещё бомжестановцы ходят по грибы, воруют овощи с совхозных
огородов и продают дары природы на перекрёстке Волхонского и Пулковского шоссе.
А вот чужаков они не жалуют. Так что на экскурсию в Говниловку лучше не ходить.
А еще Дюбель рассказывал о свалке, чьи гигантские терриконы
возвышались по ту сторону Волхонки. У подножия терриконов копошились аборигены,
грязные, оборванные, презираемые даже среди бомжей. Мусорное эльдорадо давало
им всё: еду, одежду, курево и жильё. Они не брезговали даже чайками с вороньём
– добывали птиц с помощью самодельных луков и пращей.
– Что с них возьмёшь, – говорил Дюбель. –
Свалочники.
Юркан слушал его, согласно и презрительно кивая головой, но
потом вдруг спохватывался: а я-то сам до чего нынче дошёл? Я-то сам, а?..
«Нет, – трезво возражал внутренний голос. – Ты здесь из-за временных
трудностей и ни в коем случае не навсегда. Ты сейчас сядешь в собственную
машину и поедешь в собственную квартиру. И будешь за своего среди людей, даже
не подозревающих о существовании свалочников. И, если тебе вздумается зайти в
богатый магазин с зеркальными витринами и дорогими товарами, тебя оттуда не
выкинут. А свалочники чуть не на иловых картах живут, и воняет от них
соответственно…»
