Если правы авторы околонаучных книжонок, древним людям
оставалось только посочувствовать. Окажись человек современником динозавров,
охоться он на ящеров, на его долю непременно выпадали бы и тягостные труды по
разделке добычи. А уж что это такое, Мазур убедился на собственном опыте.
Основная часть работы, к счастью, падала на Пенгаву с
Манахом, и в самом деле виртуозно разделывавших тушу с помощью острейших
парангов и пары ножиков поменьше. Однако на долю всех остальных тоже выпало
немало неаппетитных трудов, главным образом там, где никакой особенной
квалификации не требовалось, – скажем, среза2ть ящерье мясо с костей и
управляться с потрохами. Мясо и потроха выбрасывали, а вот все остальное –
шкуры, кости, жир – старательно упаковывали в целлофановые мешки для неведомого
китайца в Катан-Панданге. Даже Гаваец Джонни, явный микродиктатор, пахал
наравне со всеми, чтобы побыстрее закончить и смыться отсюда. В этих условиях
Мазур, хотя и представлял здесь собственную персону старосты, вынужден был
работать, как все.
Легко – или, наоборот, трудно – представить, как через двое
суток выглядела их одежда и как они воняли. Ядрено. Но все же не так гнусно,
как валявшийся на поляне дохлый олень-приманка. От дерева до приманки было
метров сто пятьдесят, но амбре раздувшейся под тропическим солнцем туши
долетало и сюда с неудачным порывом ветерка, ничуть не мешая туче ворон,
коршунов и еще каких-то голошеих стервятников...
Ф-ффф-ф-руххх! Воздух моментально наполнился шумом и
хлопаньем крыльев – птички-трупоеды без различия породы взмыли к кронам, да так
и остались там, чертя в небе огромные круги.
Причина столь поспешного бегства была ясна Мазуру, за эти
двое суток нахватавшемуся немало чисто прикладных знаний о комодских варанах.
К вонючей туше приближался обладавший острейшим нюхом
дракон. Люди еще не видели его в высокой траве, но летучие пожиратели падали
среагировали проворнее и шустро уступили место крупнейшему хищнику острова.
Ага, теперь уже явственно слышится характерный скрип травы о чешуйчатую шкуру,
постукивание хвоста, шорох высоких жестких стеблей, раздвигаемых могучим телом...
Пенгава встрепенулся, положил на ветку ствол своего
карабина, оснащенного самодельным глушителем, величиной и диаметром схожим с
натуральнейшей самоварной трубой. Пенгава, один из немногих в поселке
трудоголиков, был, как уже понял Мазур, интуитивным механиком вроде
отечественного Левши, неизвестным миру самородком. Все его самодельные
охотничьи приспособления, корявые и громоздкие, несмотря на убогий внешний вид,
блестяще выполняли те задачи, для которых были предназначены. Равным образом и
глушитель непонятного устройства работал почти так же, как те его
цивилизованные аналоги, к которым привык Мазур за годы службы. Выстрел
получался практически неслышным – да вдобавок лесной охотник умудрялся точно
попадать в уязвимую точку даже при наличии «самоварной трубы» на стволе, до
предела затруднявшей прицеливание. Уж Мазур-то понимал это, как никто другой.
Оставалось лишь предаваться философским размышлениям о том, как смешно устроена
наша жизнь: в этой экваториальной глуши зарывал несомненный талант в землю
отличный снайпер, способный к тому же перемещаться по джунглям, как бесплотный
дух, любой спецназ оторвал бы этого парня с руками, – но ручаться можно,
что сам Пенгава, дитя природы и человек во многих отношениях первобытный,
категорически отказался бы от столь почетной службы, ненужной ему и непонятной,
лежавшей за пределами его мировоззрения и жизненного опыта. «А может, он, хотя
и первобытный, счастливее всех нас? – пришла Мазуру в голову крамольная
мысль. – Что ему большая политика, соперничество сверхдержав и суета
разведок? Что ему цивилизация? Другой жизни он не знает и не хочет, на свой лад
невероятно счастлив, не то что мы – хамло и нахал Джонни, советские спецназовцы
и разноплеменные подданные мадам Фанг и даже, подумать страшно, товарищ Андропов...
Бог ты мой, а ведь завидно... И кому я завидую? Дикарю с острова, не знающему
ни одной буквы ни единого алфавита, никогда в жизни не носившему обуви, не
видевшему телевизора и асфальта... Но он-то счастлив, как он, должно быть,
счастлив, не подозревая о том...»
Вот что делают с человеком десять дней, прожитые в качестве
полноправного и даже высокопоставленного члена первобытного племени – на
острове, где жизненные ценности просты и незатейливы, где мужское бытие состоит
из откровенного безделья, где провизия чуть ли не сама прыгает в рот с ветки
или огородика, где никогда не бывает снега и чистейший воздух отроду не
опоганен индустриальными вонючими дымами... Разумеется, капитан-лейтенант Мазур
был слишком крепко закален и на совесть вышколен, чтобы пренебречь долгом и
Родиной или хотя бы погрузиться в стойкую меланхолию, но в потаенных уголках
его души, он знал точно, навсегда осталась некая заноза, смутная печаль по д р
у г о й жизни, неожиданно открывшейся в самый непредвиденный момент. И,
конечно, Лейла... Он не строил иллюзий и знал, что никогда больше ее не увидит,
при любом раскладе он не собирался возвращаться на остров – долг, служебные
обязанности, офицерская честь, Родина-мать... Он не мог ни о чем сожалеть, он
был «морским дьяволом» – но в закоулках души навсегда поселилась саднящая,
устоявшаяся тоска...
Дракон приближался. Трава шелестела все громче, все ближе. И
Мазура на несколько мгновений словно бы насквозь продуло, как порывом неземного
ветра, трудноописуемым, пугающим, тягостным, ни на что прежнее не походившим
чувством. Что-то полыхнуло в глубинах сознания секундным промельком древнейшей
памяти. Тут и страх, и омерзение, и что-то еще, неописуемо древнее, быть может,
и не человеческое вовсе...
На поляне, под ярким солнцем, во всей красе и тупой мощи
объявился д р ак о н. Могучий и з а в е р ш е н н ы й, как гениальная
скульптура, – коричневое массивное тело, крючкообразные когти, плоская
голова гигантской ящерицы в чешуйчатой броне... Раздвоенный язык на миг
выбросился клейкой лентой, исчез в пасти.
Какие, к черту, рыцари-драконоборцы. Все легенды – не более
чем поэтические преувеличения, бессильные мечты млекопитающего в несбыточном
реванше. Любой рыцарь в самой сверкающей броне, увешанный до ушей Экскалибурами
и Дюрандалями, рядом с этим мрачным и изящным чудовищем показался бы глупой
куклой...
Хорошо еще, что на свете есть огнестрельное оружие. Старый,
но надежный карабин, пусть даже не в собственных руках, а в руках соседа по
ветке, чудесным образом вернул Мазуру душевное спокойствие, как в прошлые разы.
Пенгава, казалось, перестал дышать, прикидывая траекторию пули.
Деревянной походкой механической игрушки ящер приближался к
смердящей туше, бдительно оглядывая окрестности, – но не усмотрел ни
врагов, ни конкурентов. Собратьев не было, птицы кружили высоко, даже давешние
макаки примолкли, попрятавшись где-то по кронам.
И все равно дракон неторопливо, степенно, величественно
сделал несколько кругов вокруг туши. Остановился в профиль к охотникам. С
величайшим трудом Мазур подавил желание ткнуть Пенгаву локтем в бок и
поторопить словесно – не стоит мешать профессионалу, он и сам знает, что
делает...
