Неизвестный и пока что не идентифицированный страж закона
все так же стоял с расставленными ногами, целясь в них из устаревшей изрядно
лиэнфильдовской четверочки – устаревшей, увы, лишь морально. Надежная штука,
десять зарядов, прицельный бой на два с лишним километра – тот самый
пресловутый «бур», с которым Мазур столкнулся в Афганистане и сохранил самые
тяжелые воспоминания...
Вооруженный г р а ж д а н взирал на них с откровенной
ухмылкой удачливого охотника. Они молчали – никто пока что не придумал
убедительной отговорки или хотя бы первой вступительной фразы. Мазур скосил
глаза вправо-влево: нет, пожалуй что, никак не удастся выдать себя за научную
экспедицию, мирных ботаников или безобидных энтомологов. Во-первых, нет с собой
ничего, что могло бы хоть отдаленно сойти за сугубо научное снаряжение,
во-вторых, вот он, карабин Пенгавы, валяется на открытом месте неподалеку от
мертвого ящера, в чьей плоской башке великолепно просматриваются дырки от пуль.
Не стоит обольщаться – даже в этой глуши полиция умеет подвергать пули
трассологическим исследованиям и устанавливать их принадлежность конкретному
оружию. В-третьих, совсем неподалеку отсюда почти на виду валяются мешки с
добычей, в-четвертых, ни у кого нет документа, разрешавшего бы находиться на
территории заповедника, каковыми являются все места обитания варанов... ну,
хватит, не стоит умножать аргументы, свидетельствующие против тебя, их и так с
избытком хватает на приличный срок... Надо же было так глупо влипнуть...
Но ведь он один, один! Так до сих пор и не появились другие!
А это шанс, господа мои, это шанс...
– Послушай, парень... – с примирительной улыбкой
начал Джонни. – Не знаю, что ты там решил, но мы люди мирные...
– Новин майяль, рака! – цыкнул вооруженный без
особой злости, чуть приподняв ствол винтовки.
То ли не понимал пиджина – хотя полицейскому или егерю на
бойком месте и следовало бы знать универсальный язык общения, на котором только
и могла кое-как объясниться пара сотен наций, народностей и племен, то ли
относился к службе крайне ревностно и не собирался вступать в ненужную болтовню
до прибытия начальства... «Вот это влипли», – вновь констатировал Мазур
печальный факт. Ужасно тоскливо было стоять под дулом посреди яркого солнечного
дня, под синим небушком, в облаке невыносимого смрада от дохлого оленя...
И вновь – характерный шорох в траве, но человека не видно.
Должно быть, еще один дракон издали унюхал благоухающее лакомство, но опасался
двуногих и оттого не приближался, кружил поодаль. Вооруженный лишь мельком
покосился в ту сторону – нет, это никак нельзя было использовать для броска,
парень явно обвыкся с ящерами и не собирается отвлекаться на столь привычную
деталь пейзажа. Ну что же выдумать-то?! Самая пора. Он не собирается задавать
вопросов, что-то выяснять, он молча ждет... Есть здесь и другие, есть, нюхом
чую...
Пришедшая в голову идея, если честно, не была ни гениальной,
ни особо коварной – но лучше так, чем ничего... Мазур вдруг пал на колени
со всего размаху, воздел руки к небу и заорал истово все на том же пиджине:
– Господи, на кого ты меня оставил? – и повернулся
к гавайцу, с дико исказившимся лицом заорал, хватаясь за голову: – Ты во что
нас втянул, урод? – И быстро добавил на гораздо более правильном и чистом
английском, который гаваец, то есть сапиенс штатовского происхождения, должен
был знать: – Дергайся, твою мать, ломай комедию, разбегаемся в стороны, д р о б
и м его внимание... – И снова завопил на пиджине, отчаянно дергаясь,
ломаясь, кривляясь: – Моя старая мама этого не переживет, ее хватит удар...
Он старался не переигрывать – попросту доводил самые яркие
эмоции до предела, до обнаженной, понятной всякому идиоту простоты. Прекрасно
помнил, что здешний народ предпочитает именно такой н а к а л чувств, не зря же
в местных кинотеатрах самые большие сборы дают индийские и мексиканские
мелодрамы, где страсти кипят, бурля и клокоча, где впечатление производят самые
дурные сценические эффекты, давным-давно исчезнувшие с подмостков европейских
театров. Орал что-то про то, как он потрясен и раздавлен, как жаждет покаяться
и искупить вину, как будет рыдать старушка-мама, если ее родимый сын будет
арестован...
Человек с винтовкой был несколько ошеломлен. В первый миг он
даже шарахнулся в сторону, наведя на Мазура дуло многозарядки, потом захлопал
глазами уже с нескрываемым изумлением – а Мазур заламывал руки, метался, то
падал на колени, то вскакивал, воздевая к небу трясущиеся конечности. Понявший,
наконец, его замысел гаваец тоже забился в конвульсиях, вопя что-то
бесстрастным небесам, дергаясь, как окончательно спятивший дервиш. А там и Пьер
подключился, рухнув в жесткую траву, и катался по ней почти что в натуральном
эпилептическом припадке, вопя невразумительно и громко.
Ах, молодцы! Манах с Пенгавой, первобытно-хитрые люди,
внесли свою лепту – орали, прыгали, за головы хватались, визжали, то прыгали,
то на колени падали...
Судя по ошарашенному виду парня с винторезом, ему еще
никогда не попадались т а к и е браконьеры. Вполне возможно, он привык и к
вооруженному сопротивлению, и к погоне. Но определенно ни разу не сталкивался с
этаким вот стадом взбесившихся павианов. То и дело косясь на него посреди
ужимок, прыжков и воплей, Мазур с радостью отмечал, что егерь сбит с толку, что
внимание его, как и задумано было, д р о б и т с я, что он не в состоянии
держать под прицелом сразу пятерых одержимых, разбегавшихся в стороны, как
тараканы...
Конечно, это не могло затянуться надолго. Сейчас он малость
остервенеет, возьмет себя в руки, прикрикнет, в воздух пальнет... Нельзя
затягивать, он вот-вот опомнится... ага!
Оттолкнувшись левой от земли, Мазур крутнулся в великолепном
прыжке, отработанным финтом ушел с линии огня, в два скачка сократил
разделявшее их расстояние до минимума... Ну, а дальше было совсем просто –
отточенным приемом выбил винтовку, наподдав ей в полете подошвой по затвору, так
что она отлетела довольно далеко. Двумя ударами погрузил стража закона в долгое
беспамятство, выпрямился. Подхватил винтовку, щелкнул предохранителем на
ствольной коробке, по-хозяйски повесил ее на плечо.
Джонни, выхватив паранг, гибким кошачьим движением метнулся
к валявшемуся без сознания егерю. Без всяких усилий, скупым движением Мазур
угодил ему по нужной косточке, так что пальцы сами разжались и выпустили
тяжелый тесак, вонзившийся в жесткую землю так, как это можно видеть на иных
антивоенных плакатах типа «Штыки в землю». Сказал спокойно, но твердо:
– Не дури, Джонни...
– При чем тут дурость? – прямо-таки прошипел
гаваец, зажав левой ушибленное запястье. – Этого сукина сына я сам
прикончу...
Вот этого Мазур как раз не собирался допускать – человек, в
конце концов, на службе, долг выполняет, коллега в каком-то смысле... Он сказал
жестко:
– Это все-таки дурость, Джонни. Не знаю, как тебе, а
мне что-то неохота навешивать на себя мокруху, тем более когда этот сукин кот –
на службе и при исполнении... Остынь. Берем ноги в руки и сматываемся. Лучше,
по-моему, не придумать...
