Служитель проводил Вексфорда в больницу, которая находилась в соседнем крыле. По пути им встретились несколько свободно (насколько это возможно к таком месте) передвигающихся обитателей тюрьмы, одетых в спортивные костюмы или в брюки и свитера. Инспектор не смог удержаться и заглянул через внутреннее окно в комнату, где проходил сеанс групповой терапии. Заключенные сидели кружком. Как сказал инспектору тюремный служитель, они открывали друг другу сердца и обнажали свои души, учились вытаскивать на поверхность свои глубинные расстройства. Вексфорд подумал, что выглядят они точно такими же пришибленными и жалкими, как и большинство попавших в тюрьму людей.
В тюремном лазарете стоял тот же запах, что и в стовертонской больнице: смесь лизола, лаймового сока и пота. Все больницы пахнут одинаково, кроме частных, которые пахнут деньгами. Доктор Розенберг размещался в комнате, похожей на каморку дежурной сестры в Стовертоне. Не хватало лишь табачного тумана. За окном открывался вид на ровную зеленую лужайку и ряд столбов электропередачи.
Только что принесли ланч. Вполне достаточно для двоих. Неаппетитные комья коричневой слизи на подушечках из вареного риса — наверное, цыпленок карри, — затем фруктовые пирожки и пакетик искусственных сливок. Вексфорд все равно ел не для удовольствия, а для успокоения, так что сразу же принял приглашение
Сэма Розенберга присоединиться. За едой они говорили о Джеме Хокинге.
Тюремный врач был невысокий коренастый мужчина лет сорока с круглым детским лицом и густой щеткой до срока поседевших волос. Одет он был так же, как заключенные, — в спортивный костюм и кроссовки.
— Ну, что вы думаете? — спросил он, махнув рукой в сторону двери и потолка. — Об этом месте, я имею в виду. Не очень похоже на весь «сервис», а?
Вексфорд понял, что «сервис» означает исправительную систему, и согласился, что и вправду не похоже.
— Конечно, с виду не скажешь, что это действует, если «действие» должно заключаться в том, чтобы они больше ничего не натворили. Но ведь, с другой стороны, здесь трудно судить, потому что большинство из этих парней вряд ли получит возможность где-нибудь что-нибудь натворить. Это пожизненники. — Сэм Розенберг горбушкой хлеба подтер с тарелки остатки соуса. Еда явно пришлась ему по вкусу. — Джем Хокинг сам попросился к нам. Его осудили в сентябре, и сначала он попал не то в Скрабз, не то в Вондсворт. Там он буянил и чуть не разнес тюрьму на куски. Сюда его направили перед самым Рождеством, и в то, чем мы тут занимаемся — а это, если грубо, постоянное проговаривание своих бед, — он сразу бросился с головой.
— А что он совершил?
— За что его посадили? Он забрался в дом, хозяйка которого взяла на уикенд выручку из своей лавки, избил старушку до полусмерти трехкилограммовым молотком и забрал пятьсот фунтов, которые нашел в ее сумочке. Старушке было семьдесят два года.
— Огнестрельное не применял?
— Насколько мне известно, нет. Съешьте пирожок, а? Они с малиной и красной смородиной, совсем не плохи. Сливки у нас обезжиренные, потому что я, знаете, помешан на холестерине. То есть — боюсь его. Стараюсь с ним бороться. Джем сейчас болен. Он думает, что уже умирает, но это не так Пока не так.
Вексфорд поднял бровь:
— Уверен, не от холестерина.
— Да нет. Вообще-то я его холестерин не проверял… — Розенберг замялся. — Многие копы — простите, не хотел вас обидеть, — многие полицейские до сих пор неприязненно относятся к геям. Полисмены все время отпускают шуточки про педиков, кривляются. Может, и вы такой? Нет, я вижу, что нет. Но вы, наверное, все равно думаете, что все гомосексуалисты — парикмахеры и танцоры балета. Не нормальные мужчины. Читали Жене?
— Немного. И очень давно.
Вексфорд попытался вспомнить названия и вспомнил только одно — «Богоматерь цветов».
— А я имел в виду скорее «Керель». Жене лучше, чем кто-либо, показывает, что гомосексуалисты могут быть такими же лихими и жестокими, как мужчины нормальной ориентации. Даже более жестокими, более злыми. Среди них есть воры и убийцы, кровожадные злодеи, а не только модельеры.
— Значит, Джем Хокинг из таких?
— Джем не знает всех этих нынешних теорий, он не «прятался в чулане» и не «выходил из чулана». Но одна из причин, по которой он хотел к нам попасть, — желание открыто говорить о своей гомосексуальности с другими мужчинами. Говорить об этом день за днем, беспрепятственно, рассказывать в группе. В его мире предрассудки властвуют сильнее, чем где бы то ни было. Ну а потом он заболел.
— Хотите сказать, у него СПИД?
Сэм Розенберг пристально посмотрел на Вексфорда.
— Ну вот, и вы связываете СПИД с гомосексуалистами. Поймите, через год-другой он будет столь же обычен и среди натуралов. Это не болезнь геев. Вовсе нет.
— Но болезнь Джема Хокинга, так ведь?
— Джем Хокинг ВИЧ-инфицирован. Сейчас у него тяжелая форма гриппа. У нас в «Ройял Оук» эпидемия, и он заболел тяжелее, чем другие, попал в больницу, пролежит неделю. Но к концу недели, если не будет неожиданностей, вернется в коллектив… Сам он настаивает, что у него пневмония на фоне ВИЧ-инфекции, и думает, что я не решаюсь открыть ему правду. Испугавшись, что умирает, он захотел вас увидеть.
— А зачем?
— Этого не знаю. Не спрашивал. Да он бы и не сказал. Он хочет говорить с вами. Так что, кофе?
Он был тех же лет, что и врач, но темноволосый и смуглый, с недельной щетиной на щеках и подбородке. Наслышанный о новых веяниях в больницах, инспектор ожидал застать больного на ногах, в халате, сидящим на стуле, но Джем Хокинг лежал в постели. У него был больной вид — Дейзи никогда не выглядела такой изможденной. Руки, сложенные на красном одеяле, были синими от наколок.
— Как дела? — спросил Вексфорд.
Хокинг не торопился отвечать. Приложил украшенный синими узорами палец к губам и потер. Потом проговорил:
— Плохо.
— Так что, когда вы были в Кимнгсмаркэме? Ведь вы мне это хотели рассказать?
— В прошлом мае. Зазвенели колокольчики, а? Только уже поздно, кажется.
— Как знать.
— Я умираю. Ты этого не знал?
— А вот врач так не считает.
Злая ухмылка исказила лицо Джема Хокинга.
— Так они и скажут правду! — Он презрительно фыркнул. — Даже здесь! Никогда не говорят правду — ни здесь, ни где бы то ни было. Это невозможно, правду говорить нельзя! Приходится слишком много объяснять, приходится копаться в своей душе. Каждым словом кого-нибудь оскорбляешь и только выказываешь, какой ты выродок. Задумывался когда-нибудь об этом?
— Задумывался, — ответил Вексфорд.
Хокинг ожидал чего угодно, только не простого утвердительного ответа. После небольшой паузы он продолжил:
— Все время только и повторяешь: «Ненавижу! Чтобы вы сдохли!» Вот и вся правда. И еще: «Хочу умереть, но до смерти боюсь смерти!» — Он перевел дыхание. — Я скоро сдохну, точно. Может, переживу еще один приступ, но будет следующий — и меня понесут ногами вперед. А может, и не придется ждать следующего. Мать твою, с Дэйном все вышло намного быстрее!
