Из горла Розмича вырвался сдавленный хрип, в глазах потемнело. Рвущая изнутри боль стала запредельной – будто тысячи ржавых игл вогнали под кожу. Будто спустили шкуру и раскалёнными щипцами выдирают мясо. Кусок за куском. Будто распечатали лёгкие, выдрав рёбра, и плеснули яд, разъедающий плоть. Будто уже убили, но зачем-то оставили память о смерти, заставляя переживать воспоминание снова и снова.
«Боги, что мне делать? Я готов на всё! Прошу! Объясните! Скажите! Если недостаточно служил – отслужу. Если мало вражьей крови пролил – пролью ещё. Только не отнимайте её у меня! Не отнимайте!»
Он всё-таки не удержался – завыл. Но плач не облегчил страданий. Выплеснувшиеся слёзы успокоенья тоже не принесли. Щёки обожгли и только.
Возможно, боги слышали Розмича. Возможно, остались глухи. Но лес услышал точно и всё понял: он как будто замер, задрожал. Травы склонились к земле, птицы умолкли, злые волки застыли, боясь шевельнуться. Чуть позже, когда воссияет ночное светило, они тоже будут выть, вторя горю чужака.
Ловчан по-прежнему стоял у ограды капища. Ноги будто приросли к земле, тело окаменело. Он никогда не видел Розмича таким. Никогда!
В одну из зим, отправившись в полюдье, их отряд наткнулся на деревню, где случился мор. Дюжина изб с мертвецами – невесёлое зрелище. В одной, отдельной избе лежали только дети: пятеро мальчиков и две девочки. На лицах гниль, животы раздуты.
Невзирая на опасность, принялись хоронить. Развели костёр, чтобы смягчить обледененную землю, яму выкопали… Розмич тогда осторожно взял одну из девчонок на руки, погладил по голове и сказал:
– На сестрицу мою похожа.
То ли от слов, то ли от прикосновенья бедняжка дёрнулась и открыла глаза. Во взгляде была мольба. А Розмич, не раздумывая, достал нож и перерезал детское горло, потому как спасти всё равно нельзя. Только глаза девчонки так и продолжали смотреть на дружинника. Их, сколько ни пытались, закрыть не смогли.
Когда спустил тело в яму, все видели – горько ему, до слёз горько! И мало кто смог сдержаться. А Розмич сдержался. Только напился после. До полусмерти.
В другой раз соратник и ближайший друг на вражеский меч напоролся, брюшину ему прорвали. Розмич друга из сечи вырвал, одной рукой самого нёс, во второй связку кишок держал. Лекаря чуть не силой заставил зашить. И три дня у постели раненого сидел. Тот умер, так и не придя в сознание. А меченый воин Олега горевал молча. Долго, почти полгода.
А когда в земле Кореле своих из плена забрали? Глядя на покалеченных людей, даже князь Олег слезу пустил, а уж он, холодный мурманин, в том никогда замечен не бывал. Ещё бы не пожалеть! Зубы вырваны, ногтей нет, вместо глаз белая кашка с кровавыми прожилками, языки наполовину отсечены, сухожилия на руках и ногах подрезаны – человек от этого как безвольная кукла… И каждый ещё дышит и всю боль чувствует и понимает.
Среди них ещё один приятель Розмича был – вместе с самого отрочества, даже кровью побратались. Розмич после три дня ни с кем не разговаривал. Только, встретив отряд корелы, прохрипел что-то и пошёл биться. Олег после объяснил, дескать, подобно северному воину берсеркеру сражался. Как выжил в той схватке – никто не знал. Но как зверь, ни слезинки не проронил.
А тут… Из-за девки… Неужели эта боль сильнее прежних?
Страж капища появился будто из ниоткуда. На нём уже не было белой шубы, только обычная рубаха да порты. Зато в руках старец держал золотую чашу, испещрённую незнакомыми узорами.
Он медленно приблизился к распластанному перед идолом Розмичу, велел отпить. Дружинник ответил пустым взглядом, так и не понимая, что старику понадобилось. После всё-таки хлебнул. И ничего не случилось.
– Вам лучше здесь переночевать, – сказал старец, подойдя уже к Ловчану. – Когда друг твой чуть остынет, приведёшь в мою землянку. Она во-он там.
Дружинник проследил за рукой и в третий раз удивился – как сразу не заметил-то?
Он благодарно кивнул и вынул из-за пазухи глиняную бутыль – то самое вино, что хотели распить после сватовства. Старик взял подарок и беззвучно удалился.
Розмич остыл не скоро. Поднялся с земли, когда солнце уже закатилось, а маленький костерок, разложенный на камне, стал единственным пятном света.
Почему этот костерок горит и не угасает столько времени, Ловчан гадать не стал. Он вообще предпочёл закрыть глаза на все странности. Даже не заикнулся спросить у старца, как тому удалось перемахнуть живую изгородь в один прыжок. Совать нос в чужие тайны – дело опасное и неблагодарное.
– Нас пригласили остаться на ночь, – сообщил он Розмичу, кивнул на землянку.
Друг смотрел безучастно. Он вряд ли расслышал эти слова. Зато когда Ловчан взял за локоть и повёл к жилищу старца, был послушнее овцы.
Отойдя на десяток шагов, Ловчан обернулся. Во тьме истукан казался самим Чернобогом. Но быть такого не могло – в землях словен Чернобога уважают, но капищ в его честь не ставят. Как не ставят идолов богу Локи в землях мурман и свеев. Этим богам среди людей не место.
Жилище старца встретило теплом и светом. Над большим очагом бурлил, исходя парами, котёл. Прежде чем хозяин землянки окликнул, Ловчан заглянул в лицо Розмича и ужаснулся. Друг мало отличался от деревянного истукана, коему молился: губы бездвижны, глаза безжизненны, кожа почернела, а в бороде появились седые волоски.
«Ай да Жедан! – воскликнул Ловчан мысленно. – Ай да Затея! До чего мужика довели! Да я вас…»
От раздумий оторвал голос старика:
– Веди его сюда.
Розмича усадили на скамью. Стянули сапоги и верхнюю рубаху. Старик притащил кружку с травяным настоем и велел напоить. После тем же отваром обтирали лицо и руки, били по щекам, пытались разговорить.
– Придётся самое сильное дать, – вздохнул старик, извлекая из потёртого сундука маленький глиняный пузырёк.
Ловчан не хотел, но всё-таки позволил напоить друга этой отравой. Ведь, в сущности, какая разница – от горя помрёт или от снадобья незнамо какого жреца?
– А ты кто? – без лишних поклонов спросил Ловчан. Не слишком вежливо, но старик не стал напоминать о приличиях и обычаях.
– Волхв, – отозвался он.
– А что за бог на поляне стоит?
– Велес, конечно. Другим не кланяемся, – усмехнулся старец. – Скажи лучше, отчего твой друг занемог? Беда какая?
– Беда, – признался Ловчан. – Свататься пошёл, да от ворот поворот получил.
Губы старика дрогнули, но улыбка получилась беззлобной. На такую даже Розмич не обиделся бы, если б разглядел.
– Что же, сильно хороша?
– Не без этого. Хотя, как по мне, так самая что ни на есть обыкновенная. Зато он, – Ловчан кивнул на друга, – вишь! Даже убиться готов. Дураку хоть кол теши, а он своих два ставит!
– Ну, убиваться он не хотел.
