— Никитич, ну хорош, пойдем на Русь, успеем еще! За Киев встанем? Помнишь, купцы говорили, на Подоле новую церковь заложили? Ты ее посмотреть хотел еще? А ведь не будет церкви, и Киева не будет. Брат, Христом Богом тебя прошу...
То ли эти слова, то ли просто живой голос пробудил Змееборца от темных, бесами растравленных дум, но Добрыня резко поднял лицо от стакана, могучая рука метнулась вперед, ухватив брата за ворот, и Алеша, судорожно прошептав «Отче наш», приготовился расстаться с жизнью. Миг смотрел Никитич на брата прежними, живыми глазами, в которых плескалась смертная тоска, потом вдруг запрокинул голову и расхохотался могучим, как ржание боевого коня, смехом. «Умом тронулся, — в ужасе подумал Попович, — довело зелено вино!» Но Добрыня вдруг легко вскочил на ноги, Алешка в оцепенении смотрел, как Змееборец поднес к голове руки и с треском сломал золотой обруч, затем, рванув, сдернул с шеи драгоценную цепь. Чувствуя, что отчаяние сменяется небывалой радостью, Попович не отрываясь глядел, как брат один за другим стаскивает с пальцев дорогие перстни и бросает их на ковер. Последний Добрыня, словно овода, раздавил в кулаке:
— Ну, что сидишь, поповская твоя душа! — помолодевшим, звонким голосом крикнул Добрыня. — А труби-ка поход! Идем на Русь!
Спотыкаясь и всхлипывая, выскочил Алешка из шатра, в котором гремел броней старший брат, подскочил к столбу, на котором висел могучий боевой рог, сделанный из клыка индрика-зверя
[81]
. Только он один и мог поднять богатырей ото сна, Попович вскинул пудовый рог к губам, набрал побольше воздуха, и сам батюшка-Днепр вдруг оглох в своих порогах, рухнул наземь ворон, что кружился над крепостью. Заржали кони, из шатров выскакивали богатыри — полуголые, с оружием в руках, но Попович уже не смотрел на это, он прыжками лез на вал, и одна лишь мысль билась в голове: «Ты не спеши, Миша, ты бы только не скоком, ты бы шагом уходил...»
— Седлать коней!!! — ревел внизу Добрыня, и Самсон с радостным свистом слетел с вышки на вал. — Идем на Русь! ИДЕМ НА РУСЬ!!!
Алеша прыжком взлетел на острия тынных бревен. Казарин уже пустил коня рысью, разгоняя для скока через Днепр.
— Ми-и-и-ишка!
Михайло вздел своего зверя на дыбы, остановив разбег. Алеша, как бешеный, махал руками:
— Мишка, вертайся!!! На Русь идем! ВМЕСТЕ!!!
* * *
Сбыслав проснулся, когда в затянутых слюдой окошках княжьей палаты серой мглой встал холодный, пасмурный рассвет. Ночью кто-то перенес его на лавку и набросил сверху его же походный плащ. Выспаться опять не удалось, но и пять часов — все сон, надо только окунуть голову в холодную воду. Спал одетый-обутый, так что и снаряжаться не надо, быстро опоясавшись мечом, молодой воевода неслышно прошел по тихому терему и вышел на двор. У коновязи прямо на булыжниках храпел богатырским сном Илья Муромец, над ним стоя спал Бурко. Двор был тих и пуст, лишь посередине, у составленных возов спало два десятка тревожных дружинников, похрапывали привязанные спящие же кони, да похаживали, борясь со сном, двое часовых. Бочка с водой, что утверждена была для гонцов и воинов, стояла под навесом, Сбыслав набрал ковш, выпил, затем вылил второй на голову. Сон вроде отогнало, воин вышел на Спуск и посмотрел в сторону Днепра — и реку, и оба берега покрыл туман. В рассветных сумерках казалось, что холмы парят в небесах, над облаками, но воинским разумом воевода встревожился — не перелезли бы в этой мгле враги через реку. А ведь он, как назло, не со своим полком, как надо бы, а здесь, на княжем дворе! Воин повернулся к конюшне — пора уж было седлать франкского жеребца да отъехать, ведя его в поводу, к своему полку. Издалека послышался стук копыт, окрик: «Кто идет?» и скрежет рогатки, которыми на ночь загораживали улицы. Копытный грохот нарастал, и вот из-за церкви вылетел всадник на маленьком, мышастом коньке, перешел на тряскую рысь и спрыгнул на землю.
— Улеб? — удивился воевода. — Да ты спишь ли когда?
— Некогда, братко, некогда! — крикнул странным голосом порубежник. — Где князь?
— А что стряслось-то? — Сбыслав почувствовал нехороший холодок в животе. — Что, через Днепр полезли?
— Нет, — Улеб провел по кругу Мыша, затем сунул поводья часовому. — Води пять кругов, к воде он сам не пойдет, давай, — и повернулся к Сбыславу. — Нет, у меня вои с ночи к тому берегу подплыли на челнах, смотрят — пока тихо все. Я же пошел по Белгородскому шляху доглядеть — не рыщут ли.
— Что, один? — вскипел Якунич. — А на сторожу вражью наскочил бы? Ума решился?
— Ты на меня не кричи, я не из твоих гончаров осброенных, — спокойно ответил пограничник. — Наскочил — ушел бы, мой Мышь двужильный... Верстах в двадцати от города и встретил...
— Кого? Да не томи ты!
— Ратибора Стемидовича, — ухмыльнулся наконец Улеб. — Все войско — десять тысяч, дружина, полки — все. Шагом идут, чтобы коней не притомить. А я уж сюда, скоком. Буди князя, Сбышко.
— А зачем будить-то?
Хриплый со сна, гулкий голос заставил молодых воинов подпрыгнуть, оба, хоть и не зелень дружинная, не заметили, как к ним подошел сильнейший из русских богатырей.
— Пусть поспит, — сказал Муромец. — Он умаялся, а уж не юный у нас князь.
— Ты сам-то не больно молод, — донеслось с крыльца.
Все трое обернулись — по лестнице на двор спускался Владимир. Красно Солнышко был снаряжен — хоть на бой, хоть в совет: в дорогих тяжелых сапогах, в длинной кольчуге с рукавами, на боку — широкий меч.
— Не спалось под утро, — пояснил князь. — Услышал коня — дай, думаю, посмотрю, может, гонец? Так что за новость у тебя, Улебушка? Не расслышал я с порога.
Улеб пересказал князю, как ходил дозором на Белгородский шлях и кого там встретил. Владимир глубоко вздохнул, повернулся к Десятинной и трижды перекрестился:
— Услышал Господь мои молитвы, вразумил Ратибора! Где они, говоришь?
— Если шагом идут — верстах в десяти от города, княже, — ответил порубежник.
Но мгновение Владимир задумался, затем резко кивнул:
— Вот что сделаем: ты, Улеб, вернись к своим людям да выспись, сколько можешь, чую, сегодня нам всем силы понадобятся. Сбыслав, сейчас пойдешь со мной к Ревяте, он должен был ночью плату Сигурду приготовить. Грузи серебро на воз да подбери стражу — повезешь гривны варягам и грамотку мою. А ты, Илья Иванович, иди в гридницу. Там большую печь по моему наказу с вечера растопили, помоешься. По твоему зову Ратибор вернулся — так уважь его, встреть в чистом.
Улеб и Сбыслав коротко поклонились и пошли выполнять княжеский приказ.
Оставшись наедине с Муромцем, Владимир поскреб бороду:
— Значит, думаешь, Калин Ратибора ждал?
— Думаю — его, — ответил богатырь.
— И больше ждать не будет? — напряженно спросил князь.
— Ему смысла нет, — покачал головой Илья. — Теперь не то что прежде — десять тысяч воев печенегам страшнее Заставы.
