Печенеги уже собрались внизу и шагом двинулись к городу, здесь начинался подъем, и они хотели поберечь лошадей. Стало быть, есть еще несколько минут, прежде чем нужно будет поднимать полк, конечно, хорошо бы подпустить поближе, но промедлить нельзя. Новгородцы хорошо проредили печенегов, выбив людей, а пуще — коней, вон пешие позади конных собираются, но все равно на город шло шесть тысяч всадников. Против боярской тысячи. Владимир выехал перед полком и повернулся к воинам:
— Господа бояре! Дружина моя хоробрая, мудрые мои советники! Не одну чашу с вами выпил — и горького и сладкого, — бояре слушали молча, разостлав длинные седые бороды по броням. — Не боярами вы мне были, но братьями, за все службы ваши — низкий вам поклон. Уже враг у ворот наших — встретим его, как на Руси принято, как деды встречали.
Полк ответил грозным ревом, бояре, растроганные княжьей лаской, кивали головами, горделиво оборачивались к родне: «Вот как князь нас жалует!»
— Потрудимся же за землю Русскую! — крикнул князь, утверждая на голове шелом.
Красно Солнышко развернул коня и вытащил из ножен меч, сверкнувший на солнце.
— За мной!
Шагом, затем рысью, все убыстряя бег, боярский полк покатился на печенегов.
* * *
— Быстрее Бурушко, быстрее, — торопил друга Илья.
Но верный конь не нуждался в понуканиях, с холма на холм, с горки на горку несся он к Золотым Воротам. Крепкий доспех хорошо защищал в бою, но скакать в нем было тяжко, потому прыжки были короткие, тяжелые. Миновав варяжскую стену, махнув в ответ на приветствие Сигурда, богатырь мчался через поле к Киеву, туда, где бился великий князь. Слева показалось озеро Надове, уже недалеко, уже видно огромную тучу пыли над местом, где сошлись в битве многие тысячи всадников, уже слышно великий стук и гром большого сражения. Бурко взлетел на последний холм, и перед друзьями открылось побоище. Окруженный со всех сторон печенегами, словно сверкающая льдина в мутном море, бился боярский полк, над которым качался, но стоял великокняжеский стяг. Владимир с боярами и богатырями врубился в степное полчище, вон виден след, где шли тяжелые конники, — труповье набросано широкой полосой, но потом конница потеряла разбег, а степняки не разбежались, но взяли в кольцо и наперли со всех сторон, и теперь на поле шла жестокая рубка.
— Давай туда, Бурушко, — приказал богатырь.
Они вломились в печенежские ряды прежде, чем вороги успели обернуться. Ни копья, ни щита у Ильи не было, поэтому рубил мечом, радуясь, что успел въехать в чужое полчище прежде, чем по нему начали стрелять, — без щита пришлось бы туго. Рубя направо и налево, он пробивался туда, где качался над битвой стяг Владимира. Печенеги набрасывались со всех сторон, секли саблями, но броня держала, а потом и вовсе прихватил в левую руку печенега покрепче и стал прикрываться им. Бурко бился вместе с хозяином — кусал, бил копытами, мелкие печенежские лошадки визжали, пытаясь уйти с дороги страшного железного зверя, который не иначе казался им каким-то страшным лошадиным богом.
Илья не успел дорубиться до князя — от Киева донеслось тысячеголосое нестройное: «Русь! За Киев!» — и печенеги вокруг начали заворачивать коней. Минута — и степняки уже несутся к Сухой Лыбеди, а из города скачет неровной лавой Киевское войско. Сбыслав не стал ждать всех, но выскочил за стену с четырьмя тысячами самых ловких. Этого степняки уже не выдержали и, сломав ряды, вдали плечи, преследуемые разгоряченными киевлянами, которые вдруг и сами поверили, что они — вои настоящие. Муромец не стал гнаться за Ордой, а подъехал к полку, который тоже остался на месте. Боярам досталось крепко — чуть больше половины пережило схватку, не один старый род пресекся в этот день, но уж и врагов вырубили знатно. Множество трупов человеческих и конских устилало землю — русские лежали вперемешку с печенегами, старые — с молодыми.
Под стягом Илья встретил Дюка, но Владимира нигде видно не было.
— Где князь? — спросил Муромец, страшась услышать ответ.
— Вон, — устало указал богатырь и невпопад добавил: — Потаню убили.
— Как? — выдохнул Илья.
— На соступе вперед вырвался. — Дюк вложил в ножны иззубренный меч. — Печенеги стрелы пустили и коня под ним убили. Он еще сколько-то пешим рубился, да смяли. Это не все — Соловей тоже голову сложил на ладьях, у нас на глазах. Славно бился — славно погиб.
Илья снял с головы шлем, подставляя разгоряченное лицо ветру, посмотрел в небо, затем глубоко вздохнул, перекрестился.
— Упокой их Господи. Собери людей — не время горевать, и верни Сбыслава, не зарвался бы.
Дюк кивнул и тронул коня, затем вдруг повернулся:
— А у вас-то как?
— Отбили и гнали потом еще, многих порубили, — ответил Илья. — Гореслав погиб — впереди полков бился.
Дюк махнул рукой и направил коня за киевлянами. Илья проехал немного вперед, туда, где тесным кольцом стояли спешившиеся воины. Спрыгнув с Бурка, богатырь осторожно раздвинул бояр, что смотрели куда-то вниз. На разостланном плаще лежал дородный старый воин в цареградской броне, он тяжело дышал, с каждым вздохом на губах пузырилась алая пена. В головах у раненого сидел Владимир, услышав шаги, он посмотрел вверх и слабо кивнул:
— Вот... От копья меня закрыл, я и не заметил.
Броня на груди у умирающего была разбита, одного взгляда Илье хватило, чтобы понять: хоть наконечник и вынули, воину осталось немного. Лицо боярина казалось знакомым, Муромец наклонился и вдруг узнал:
— Вышата!
Старый кособрюхий дурак, чванливый перед воинами, лебезящий перед князем, сегодня он лежал здесь, и жизнь вытекала из груди с каждым мгновением. Илья наклонился над боярином, и тот вдруг открыл глаза. Вышата тоже узнал богатыря, ухватил слабеющей рукой за рукав, окровавленные губы шевелились. Илья нагнулся еще ниже, чтобы услышать последние слова умирающего:
— Не одним тобой... земля сто... ит... Мужик... Деревенщина... Кня... князя нам... сбереги...
Рука упала на плащ, Владимир перекрестился:
— Отошел.
Илья осторожно закрыл глаза мертвому, затем посмотрел в глаза Владимиру:
— Княже, боле на соступ не лезь! — Он ждал, что Владимир вспылит, но тот молчал. — Что нам толку, если печенегов отобьем, а земля без головы останется? Мечей у тебя достанет, твое дело сзади полки управлять!
Князь медленно кивнул, соглашаясь с Первым Богатырем, затем спросил:
— Вы-то как, отбили?
— Отбили, княже.
Оба поднялись, и в этот миг к ним подбежал высокий, крепкий дружинник, быстро поклонился и выпалил:
— От Ратибора Стемидовича и Добрыни Никитича. Поганых отбили, отогнали к Вышгороду. А убитых и пораненных у нас — каждый четвертый, но степняков сильнее побили.
— Стало быть, — просветлел лицом Владимир, — сегодня везде разбили.
