Они подошли ближе. Планка безопасности была опущена к
лентам, ведущим внутрь.
Хантон положил на нее руку.
— Пора, Марк. Давай банку и говори, что делать.
— Но…
— Не спорь.
Джексон дал ему сумку, которую Хантон поставил на панель
управления. Он достал Библию и вручил ее Джексону.
— Я начну читать, — сказал Джексон, — Когда дам знак, брызни
пальцами святой воды на машину и произнеси: «Во имя Отца, и Сына, и Святого
Духа, изыди, нечистый!» Понял?
— Да.
— Когда я дам знак второй раз, полей водой и еще раз скажи
молитву.
— А как мы узнаем, если подействует?
— Увидишь. Эта тварь выбивает все окна в здании, которое
покидает. Если не сработает в первый раз, будем повторять еще.
— Что-то мне страшно, — сказал Хантон.
— Это естественно. Мне тоже.
— Если мы ошиблись насчет славной руки…
— Мы не могли ошибиться, — сказал Джексон, — Начнем.
Он начал читать. Голос его эхом отдавался в пустоте
прачечной.
«Не молись идолам, и не твори себе богов. Я есть твой
Господь и Бог…» — слова, как камни, падали в темноту машины, откуда внезапно
пахнуло зябким, могильным холодом. Давилка стояла спокойно и молчаливо в
синеватом свете, и Хантону казалось, что она издевается.
— «И земля изблюет тебя из недр своих, как изблевала
племена, бывшие до тебя», — читал Джексон, лицо его напряглось, и он подал
знак.
Хантон брызнул святой водой на ленты. Раздался внезапный
жуткий скрежет терзаемого металла. Дымок пошел от брезента там, где на него
попали капли. Давилка вдруг снова заработала.
— Действует! — прокричал Джексон сквозь нарастающий гул, —
Зацепило!
Он начал читать снова, повышая голос из-за шума машины.
Когда он снова дал знак, Хантон вылил воду. Тут его охватил внезапный,
пробирающий до костей, ужас, ощущение, что он зря сделал это, что машина
сильнее и просто играет с ними.
Голос Джексона становился все громче, достигнув предела.
В арке между моторами запрыгали голубые искры, воздух
заполнил запах озона, похожий на запах теплой крови. Главный мотор дымился,
давилка работала с ненормальной, бешеной скоростью; палец, прижатый к одной из
лент, мог затянуть все тело в машину и за несколько секунд превратить его в
кровавую кашу. Бетон у основания трясся и гудел.
Главный механизм озарился пурпурным светом, наполнив воздух
дыханием грозы; давилка работала быстрее и быстрее; ленты, цилиндры и передачи
двигались с такой скоростью, что казалось, они плавятся, перемещаются,
преобразуются во что-то иное и невероятное.
Хантон, который стоял, как зачарованный, внезапно
отшатнулся.
— Беги! — крикнул он сквозь невыносимый грохот.
— Мы уже почти одолели его! — прокричал в ответ Джексон, —
Почему…
Тут раздался ужасный треск, и в бетонном полу между ними
разверзлась трещина. Из нее вылетали куски старого цемента.
Джексон взглянул на давилку и закричал. Она пыталась
вырваться из каменного пола, словно динозавр, завязший в болоте. И это уже не
был гладильный автомат. Машина преобразилась. Пятисотвольтный кабель рухнул на
цилиндры сверху, разбрасывая голубые искры. На миг два огненных шара уставились
на них, как блестящие глаза, полные неутолимого, животного голода.
Еще одна трещина появилась на полу. Давилка тянулась к ним,
пытаясь освободиться из бетонного плена. Казалось, она со злобой на них
смотрела; планка безопасности слетела, и Хантон увидел раскрытую, алчную пасть,
из которой валил пар.
Они повернулись, чтобы бежать, и новая трещина разверзлась
прямо у их ног. Позади раздался страшный треск, когда она вырвалась из бетона.
Хантон бежал впереди и не видел, как Джексон споткнулся и растянулся на полу.
Когда Хантон оглянулся, громадная уродливая тень поднялась
вверх, заслонив свет.
Она нависла над Джексоном, который лежал на спине, скованный
страхом — как жертва на алтаре. Хантон успел заметить над собой что-то темное и
громадное, со светящимися глазами размером с футбольные мячи и жадно разинутым
ртом, в котором полоскался брезентовый язык.
Он бежал; вопли умирающего Джексона преследовали его.
Когда Роджер Мартин встал с постели, чтобы открыть дверь, он
проснулся только наполовину; но вид ввалившегося в дом Хантона резко вернул его
к реальности.
Глаза Хантона были безумно выпучены, и его руки тряслись,
когда он цеплялся за пижаму Мартина. На щеке у него было царапина, лицо в
грязных цементных потеках.
Волосы его были совершенно седыми.
— Помогите… Ради Бога, помогите! Марк погиб… Джексон… погиб.
— Погодите, — сказал Мартин, — пойдем в комнату. Хантон
побрел за ним, издавая горлом какой-то скулящий звук. Мартин налил ему солидную
дозу виски, и Хантон, схватив стакан обеими руками, осушил его в один присест.
Стакан упал на пол, и руки, как магнитом, снова притянулись к лацканам Мартина.
— Давилка убила Марка Джексона. Она… она… О Боже, она же
вырвалась! Если она придет сюда, нам конец! Мы не сможем… не… — он начал
рыдать, глухо, с завыванием, страшно.
Мартин попытался налить ему еще виски, но Хантон оттолкнул
стакан.
— Надо сжечь ее, — с трудом проговорил он, — Сжечь, пока она
не вырвалась. О, если она вырвется! Если… — глаза его внезапно закатились,
блеснув белками, и он свалился на ковер в глубоком обмороке.
Миссис Мартин стояла в дверях, придерживая халат у горла.
— Кто это, Роджер? Он, что, не в себе? Мне кажется…
— Я не думаю, что он не в себе.
Ее поразило выражение страха на лице мужа.
— Господи, только бы они приехали поскорее!
Он шагнул к телефону, набрал номер, прислушался. И услышал
странный нарастающий шум к востоку от дома, там, откуда пришел Хантон. Низкое,
тяжелое гудение, все громче и громче. Окно комнаты открылось, и Мартин почуял в
воздухе странный запах. Озон… или кровь…
Он еще держал в руке бесполезную трубку, когда на улицу
ступило что-то раскаленное, дышащее паром, гудя и скрежеща. Громче и громче.
Запах крови заполнил комнату.
Его рука выронила трубку.
Было уже поздно.
