– Все равно она принадлежит всем, кто в доле. Катрин отважилась выглянуть из-за бочки.
– А теперь хватит ее трепать, несите во двор. Послышалось ворчание.
– Вставай, шлюха.
– Она не двигается. – Грубый хохот. – Видите? Она не хочет назад к остальным. Ей нравимся мы.
– Тогда несите ее.
Катрин увидела, как один из них взвалил голую монахиню на плечо и понес.
– Какая разница! Женщин вокруг полно.
– Уговор есть уговор.
Катрин напряглась, ее глаза провожали уходящих, и, как только они скрылись, девушка вскочила и бросилась к открытым воротам.
Крик!
Дева Мария, кто-то увидел ее!
Топот башмаков по булыжникам.
«Господи, прошу тебя, не дай им поймать меня!»
Катрин ринулась через огород.
Она больше не слышала их шагов за спиной. Теперь они бежали по мягкой земле или отстали от нее?
Сердце девушки билось в горле так бешено, что она боялась, как бы оно сейчас не разорвалось.
Кровь стучала в висках.
Катрин мчалась среди могил. Почему она раньше не замечала, что мох, растущий на крестах, похож на струйки крови?
Сестра Бернадетт. Она должна добраться до сестры Бернадетт.
Катрин что-то услышала за спиной. Смех? Она боялась оглянуться.
Это мог быть и ветер.
Ох, хоть бы это был ветер!
Мраморные крылья архангела Гавриила сияли в лунном свете. Склеп сестры Бернадетт. Катрин лихорадочно отодвинула засов, ринулась туда и захлопнула за собой дверь.
Изнутри засова не было.
Ну, разумеется. Мертвым засовы не нужны.
Катрин попятилась от двери, наткнувшись на мраморный саркофаг.
Девушка почти не почувствовала боли, упав на колени рядом с мольбертом Жюльетты. Темнота давила, отнимая дыхание.
Катрин прижалась разгоряченной щекой к прохладному мрамору саркофага, напряженно глядя на дверь.
– Защити меня, сестра Бернадетт. Тебе было всего восемнадцать, когда ты умерла. Ты, должно быть, тоже хотела жить. Сохрани меня. Не дай им найти меня.
Боже милостивый, зачем она сюда пришла? Этот склеп не был святилищем.
Это была ловушка.
Дверь склепа распахнулась.
6
– Проклятие, ты почти перегрызла веревку! Какая ты трудолюбивая лиса! – Рауль Дюпре поднес фонарь к веревкам и, улыбнувшись Жюльетте, перерезал ее путы. – Задержись я еще на пару минут, ты могла бы освободиться. Но жизнь полна неиспользованных возможностей, не так ли?
– С тем же успехом могли и не приходить. От меня вы никакого удовольствия не получите.
– Отнюдь. – Дюпре освободил девушку от веревок и потащил к двери. – Однако я не позволил себе утолить вожделение во время исполнения основных обязанностей. Мне потребуется время, чтобы восстановить потенцию. Тогда я буду готов вкусить наслаждение и с тобой, гражданка… – Дюпре вопросительно поднял бровь. – Как, ты сказала, тебя зовут?
– Я этого не говорила.
– Неважно. Мы дадим тебе новое имя. Ты будешь гражданкой Справедливостью. – Толстые губы Дюпре скривились в злобной усмешке. – Каждому суду необходим символ, нашим будешь ты. При сложившихся обстоятельствах это вполне уместно. Нежная, чистая гражданка Справедливость.
– Суду?
– Позволь объяснить. Мы собирались устроить суд. До слуха Парижской коммуны дошло, что монахини этого аббатства с целью помочь своей бывшей патронессе – королеве превратили его в бордель. Свои тела и тела своих учениц они предлагали юным доверчивым патриотам, отвлекая их от борьбы за дело революции и заставляя дезертировать к австриякам.
Жюльетта смотрела на Дюпре, не веря своим ушам.
– Это абсурд, несусветная глупость. Никто вам не поверит.
Дюпре хохотнул.
– Почему же? Каждый мужчина засвидетельствует, этим они и занимались, поэтому в аббатстве Де-ла-Рен нет ни одной девственницы.
Жюльетта плюнула ему в лицо. Дюпре опять хохотнул.
– Мне это не нравится. – Он вынул из кармана обшитый кружевом платок и стер плевок с левой щеки. – Ты должна вести себя поприличнее, если хочешь прожить еще несколько часов. – Он дернул Жюльетту за веревку. – Каждый дерзкий поступок наказывается. А послушание вознаграждается. Поняла?
– Нет.
– Поймешь, гражданка Справедливость. Поймешь.
* * *
Золотой потир для святого причастия был до краев наполнен темно-красной жидкостью.
– Выпей, – мягко сказал Дюпре. – И, возможно, следующую мы пощадим.
Жюльетта не могла пить кровь. Так или иначе, они, по-видимому, все равно лгут. Эти чудовища не пощадят никого.
Она покачала головой.
Дюпре кивнул мужчине в красной шапке патриота с трехцветной революционной кокардой. Тот тут же направился к преподобной матери, стоявшей голой на коленях перед столом трибунала.
– Подождите! – Жюльетта взяла потир и поднесла к губам.
У жидкости был тошнотворный запах меди. Господи, она не может…
Жюльетта закрыла глаза и осушила потир до последней капли.
– Отлично, – негромко сказал Дюпре.
Желудок Жюльетты взбунтовался. Она отвернулась от судейского стола, и ее страшно вырвало на камни двора.
– Боюсь, так дело не пойдет, – с сожалением произнес Дюпре. – Ты обманула нас, гражданка Справедливость. Придется попробовать снова.
Он подал знак мужчине в красной шапке.
Тот ухмыльнулся, согнул мускулистые руки и шагнул к преподобной матери.
Жюльетта пронзительно закричала.
Фарс правосудия завершился, перейдя в побоище с применением дубинок и шпаг. Жюльетта смотрела на зверскую резню, на лица мужчин, занятых своей кровавой бойней. Как-то она сказала Катрин, что обладает способностью понять и оценить нюансы уродства. Теперь Жюльетта знала, что до этого дня она пребывала в абсолютном неведении относительно подлинного уродства двуногих нелюдей.
– Пойдем, моя прелесть! – Дюпре взял девушку за локоть и повел к колокольне. – Я хочу насладиться тобой. А потом гражданку Справедливость проколю шпагой.
Жюльетта молча шла рядом.
– Ты что-то вдруг стала очень кроткой. Надеюсь, ты постараешься проявить пыл, когда я окажусь у тебя между ног.
Дюпре закрыл дверь колокольни и положил шпагу на спиральную ступеньку.
