Его руки, грубые от работы, от войны, от жизни под открытым небом, ласкали ее кожу, словно драгоценный тончайший шелк. Он поднял выше подол ее платья и провел ладонью по бедру, глядя при этом прямо в глаза девушки: ему важна была ее непосредственная реакция. Она последовала: Эми негромко застонала и закрыла глаза, пряча лицо на его плече и прижавшись к нему всем телом.
– Мне будет больно? – прошептала она едва слышно, уткнувшись лбом ему в грудь.
Объятия внезапно ослабли, и, к удивлению Эми, Малик отпустил ее, отодвинувшись в сторону, а потом сел к ней спиной.
– Малик, – позвала девушка, тоже садясь и смутившись своей наготы. Пытаясь хоть как-то прикрыться, она скрестила на груди руки. – В чем дело?
Малик не ответил: в его душе шла мучительная борьба. Несколько мгновений он сидел, наклонив голову, сложив руки на коленях, стараясь выровнять дыхание. Потом встал и, не глядя на Эми, поднял с земли ее шаль и подал ей.
– Набрось на себя, – почти приказал он, стараясь сохранять спокойствие, но голос выдал его. Он казался чересчур низким и хриплым, а руки заметно тряслись.
Малик вовсе не был так выдержан, как хотел показать.
– Малик! – еще раз позвала Эми, уже со слезами в голосе. – Что случилось? Что я сделала не так? – она завернулась в шаль и закинула ее концы себе за плечи, совсем забыв о том, что корсаж на платье расстегнут.
– Ты ни в чем не виновата. Возвращайся обратно в лагерь!
– Возвращайся в лагерь! Так ты не хочешь меня? – почти закричала девушка, не в силах поверить в резкую перемену в настроении Малика.
Малик прикрыл глаза; на виске его заметно пульсировала голубая жилка.
– Разумеется, я хочу тебя, – сквозь зубы процедил он, – но не возьму.
– Но я хочу этого! – совсем по-детски запротестовала Эми: сейчас желание заглушило в ее душе все помыслы.
Малик взглянул на нее со странным, искаженным выражением лица, словно желая поверить и не имея на это сил.
– Ты не можешь знать, чего хочешь, – проговорил он, – ты еще ребенок.
Казалось, он хотел убедить в этом не только Эми, но и себя самого.
– Я – женщина, – ответила она, теперь уже открыто плача и тем самым противореча своим словам. – Ты что, только что занимался любовью с ребенком? Ты же лжешь нам обоим, Малик!
– Возвращайся в лагерь, – повторил он.
– Прекрати отдавать мне приказы, словно я – твоя служанка! – закричала Эми и закрыла лицо руками. Волосы ее рассыпались по плечам, вздрагивающим от волнения и обиды. Казалось, прошла вечность, прежде чем она снова взглянула на своего обидчика; на сей раз лицо ее уже казалось спокойным и уверенным, даже слегка высокомерным.
– Это что, способ отомстить мне за доставленные хлопоты? – спросила она. – Тебе это приносит удовлетворение – вот так унизить меня, довести до состояния полной покорности, а потом внезапно отвернуться?
При этих словах Малик едва не бросился к девушке, не в состоянии позволить ей так думать о себе и не в силах видеть на ее лице боль, причиненную им же самим. Но он понимал, что дотронуться до нее сейчас опасно, поэтому он просто произнес:
– Ты ошибаешься.
– Тогда объяснись!
– Ты не сможешь понять меня!
– Почему же? Неужели я так глупа?
– Амелия, я вовсе не собираюсь с тобой спорить. Смирись с этим и иди в лагерь.
Девушка смотрела на него с трясущимися губами, комкая в руке конец шали.
– Ты отвратительное создание, Малик, – наконец произнесла она с дрожью в голосе, – и я никогда не прощу тебе своего унижения.
Подобрав подол платья, Эми побежала прочь. Малик подождал, пока она скрылась, снова сел на ствол упавшего дерева и уронил голову на руки. В такой позе он сидел долго.
* * *
После этого Малик больше не видел Эми. Он не вернулся в свою палатку, а остался ночевать в пещере вместе с остальными мужчинами. Прошло время, Калид-шах прислал письмо, в котором называл день и час возвращения Эми. Анвару же с каждым днем становилось все лучше.
Эми тоже старалась держаться в стороне, помогая женщинам по хозяйству и ожидая, когда же кончится это ужасное испытание. Считала на пальцах дни, прекрасно понимая, что каждый новый рассвет приближает миг, когда она сможет избавиться от равнодушия того, кто так жестоко задел ее сердце. Уже совсем скоро она окажется далеко и сможет забыть свое унижение.
Накануне того дня, когда предстояла встреча с Калид-шахом, девушка рано отправилась спать. В этот день она навалила на себя столько дел, боясь, что не заснет ночью, что уловка оказалась действенной. Когда Малик заглянул в палатку, то увидел, что Эми крепко спит.
Он знал, что счастье отвернулось от него. Несколько часов бродил он по лагерю, не в силах отогнать образ женщины, которую твердо решил бросить. Перед ним стояло ее лицо – такое, каким он увидел его впервые, остановив почтовый дилижанс; светлые волосы отливали серебром в лунном свете; глаза закрывались от удовольствия, когда он ласкал ее.
Воспоминания вовсе не располагали ко сну.
В конце концов Малик отправился на свое привычное место – подумать. Вскоре раздался звук шагов. Во рту у него пересохло от волнения: неужели это Эми? Но встав и посмотрев сквозь деревья, он увидел Анвара – левая рука его все еще была на перевязи.
– Не пора ли тебе спать? – спросил Малик, когда друг его уселся на землю спиной к дереву.
– Я столько проспал с тех пор, как меня подстрелили, что, наверное, отдохнул лет на пять вперед.
– Как твоя рука?
– Пока не работает, но, как видишь, я жив – благодаря этой чужестранке.
Малик промолчал.
– Это из-за нее ты сидишь здесь среди ночи, глядя в темноту? – спросил Анвар.
Малик посмотрел другу в глаза и отвернулся.
– Насколько мне известно, завтра утром ты должен отдать ее шаху, – продолжал Анвар.
– Похоже, мне больше не дозволено иметь никаких секретов, верно? – сухо поинтересовался Малик.
– Хочешь, я пойду с тобой?
Малик покачал головой.
– Думаю, мне лучше отправиться одному.
– А ты уверен, что не будет ловушки?
– Уверен. Шах откровенен со мной. Он просто хочет вернуть Амелию. А ждал так долго для того, чтобы у султана не зародилось подозрений в его причастности к похищению.
Анвар помолчал несколько минут, а потом спросил:
– Что произошло между вами?
– Ничего. Все в порядке.
– Неправда. Ничего не происходит сейчас – это так; но что-то явно разладилось. Ты даже не хочешь видеть ее. С самого праздника ты и словом с ней не обмолвился, разве что лишь сказал, когда приедет шах. Откуда это молчание и в чем его причина?
