1
Шотландия, Равенсби, Голдихаус.
Март 1704 года.
— Ты спишь?
— М-м-м…
Сознание Джонни Кэрра медленно выплывало из полудремы. Сначала он ощутил, как по его телу побежали мурашки удовольствия, и только этого услышал голос девушки. Чтобы окончательно прийти в себя, Джонни потребовалось еще несколько мгновений, и только после этого он сообразил, чем было вызвано то чудесное ощущение, которое вызвало его из забытья: язык девушки медленно поднимался по его груди, оставляя за собой прохладный влажный след…
Джонни слегка пошевелил своим могучим телом, отчего волна наслаждения растеклась еще шире. Легкая улыбка тронула уголки его рта — он подумал, что язык, несомненно, сильное место его партнерши. Через секунду живые синие глаза Джонни широко раскрылись, рука скользнула вниз, и пальцы стали лениво перебирать завитушки волос медового цвета. Слегка охрипшим со сна голосом он спросил:
— Ты что же, так и не засыпала?
Джонни встретил Мэри Холм два дня назад в Келсо, в захудалой деревенской гостинице. Там остановилась труппа гимнастов, в которой она работала. Девушка, ни на секунду не смутившись, выдержала его оценивающий взгляд, а через несколько минут сама подошла к столу, возле которого стоял Джонни, наблюдая за тем, как его люди играют в кости.
— Меня зовут Мэри, — сказала она, призывно глядя на высокого темноволосого лэйрда
[1]
из Приграничья
[2]
.
А после долгого вечера, в течение которого они потягивали прекрасное французское бренди, что хозяин гостиницы хранил для особых случаев, Джонни позволил своему взгляду свободно скользить по соблазнительному телу девушки. Затем, подняв глаза на ее улыбающееся лицо, он просто спросил:
— Я собираюсь домой. Ты голодна?
И вот, начиная с этого вторника, они почти не вылезали из постели.
— Ах, Джонни, дорогой, если бы в пятницу нам не нужно было уезжать в Бервик, я бы с радостью поспала. — Молодая красотка подняла голову и с очаровательным бесстыдством улыбнулась лэйрду Равенсби. — Но кто знает, попадется ли мне хотя бы еще раз в жизни такой восхитительный жеребец, как ты!
Теперь он уже окончательно проснулся и улыбнулся своей прелестной гимнастке.
— Ну что ж, в таком случае я попытаюсь дотянуть до пятницы и остаться в живых.
— О, ты дотянешь, в этом я не сомневаюсь! И вообще, все, что ты делаешь, получается у тебя выше всяких похвал, — промурлыкала она и, опустив голову, продолжила с того места, на котором остановилась.
Тем же вечером по пыльной лесной дороге, что змеилась с юга к Голдихаусу, скакал усталый всадник, отчаянно нахлестывая и без того взмыленного коня. Каждая секунда промедления отдавалась в его мозгу набатом страха. Как и все жители Приграничья, он прекрасно ориентировался на местности — даже сейчас, в ночное время, когда луна то пугающе выглядывала, то вновь пряталась за рваные грозовые облака. Конь споткнулся, и наездник приглушенно выругался, однако, пожалев лучшего скакуна своего хозяина, все же немного ослабил поводья. Впрочем, причина, выгнавшая его в путь, была настолько весомой, что человек не сомневался: хозяин не накажет его даже в том случае, если он загонит этого чистокровного черного жеребца до смерти.
— А теперь садись-ка на меня, — тихо проговорил Джонни, кончиками пальцев приподняв за подбородок голову Мэри. — Я хочу чувствовать тебя…
По-кошачьи изогнув свое стройное тело, девушка погладила его широкую грудь и ответила:
— А я хочу чувствовать тебя, мой дорогой лэйрд. — Она села верхом на партнера и, улыбнувшись, добавила: — Как приятно убедиться в том, что все истории, которые про тебя рассказывают, чистая правда!
— Ты испытываешь мое терпение, котенок, — улыбнулся в ответ Джонни. Ему было прекрасно известно, что во всем графстве за ним давно закрепилась слава неистощимого жеребца. — Впрочем, я не жалуюсь, — сказал он, снова усмехнувшись, и нежно положил ладони на ее бедра.
Девушка наконец оседлала его и, чувствуя, как его плоть заполняет ее, изогнулась дугой и прошептала:
— Ты и впрямь самый восхитительный из всех жеребцов! — Голубые глаза Мэри непроизвольно закрылись, и она выдохнула: — Какой же ты большой! Ты невероятно громадный! — раздавался ее шепот в полутемной комнате, освещаемой лишь сполохами огня из камина.
Сейчас, проведя в постели сорок восемь часов, они занимались любовью уже не с такой ненасытностью, как оказавшись здесь впервые. Они делали это размеренно и неторопливо, смакуя наслаждение и выпивая его до последней капли. В какой-то момент Джонни проник в нее слишком глубоко, и девушка невольно вскрикнула.
— Прости меня! — проговорил он извиняющимся тоном и нежно прикоснулся пальцами к ее раскрасневшимся щекам. — Я сделал тебе больно?
— Все хорошо, — ответила Мэри, на секунду приоткрыв глаза. Страсть настолько переполняла ее существо, что она едва могла говорить.
Тем не менее Джонни пообещал себе впредь более внимательно следить за собой и не увлекаться. Девушка была слишком хрупкой, и причинить ей боль можно было любым неосторожным движением.
Усталый всадник вновь пришпорил скакуна. До Голдихауса оставалось уже совсем немного, и он перестал думать о том, что конь вконец измучен. До конца этой изматывающей скачки оставалось менее тысячи ярдов
[3]
. Вскоре он галопом ворвался в ворота поместья и громким криком стал будить его обитателей, поскольку в этот поздний час двор был совершенно безлюден. Соскочив со взмыленного коня, мужчина пробежал мимо обвисших от дождя родовых знамен, и в этот момент дверь старинного особняка отворилась нараспашку. Из-под ее массивного портала выскочили трое клансменов
[4]
с обнаженными мечами, грохоча, словно кони, каблуками по каменной брусчатке. Без сил распластавшись на мокром дворе, посланец, задыхаясь и вздрагивая, заговорил.
И, услышав его слова, мужчины окаменели, словно статуи.
Джонни не подозревал о переполохе, что в эти минуты уже царил в доме. В свое время он намеренно выбрал себе комнаты с таким расчетом, чтобы они находились подальше от помещений, где с утра до вечера кипела повседневная суета. Кроме того, в данный момент его внимание было сосредоточено совсем на другом.
