— Это тебе не поможет, — усмехнулся в ответ Джонни.
— Какой ты жестокий! — с наигранной обидой упрекнула его Элизабет.
— Нет, — возразил он. — Просто я собираюсь продемонстрировать тебе новую разновидность доброты. А теперь отпусти меня, и я обещаю: твое послушание будет вознаграждено.
Элизабет расслабилась, хотя теперь она начинала ощущать настоящую обиду. Джонни вышел из нее и стоял на коленях. Он все еще был одет, и только штаны его были расстегнуты.
— Рассматривай это в качестве небольшого урока послушания, — проговорил он.
Пальцы Элизабет сжались в кулак, и она метнулась вперед, но Джонни молниеносно увернулся. «Несомненно, у него в этом большая практика», — решила она.
— Я бы с удовольствием заживо содрала с тебя кожу, — прошипела она, сжимая кулачки и гневно сверкая своими изумрудными глазами.
Откатившись по свежей ароматной траве на безопасное расстояние, Джонни с любопытством глядел на Элизабет.
— Но тогда я был бы для тебя бесполезен.
— Ненавижу, когда мужчины командуют мною. — Так уж сложилось, что все мужчины, с которыми Элизабет сталкивалась на протяжении своей жизни, оказывались мерзавцами, и теперь воспоминание о них заставляло ее кипеть еще сильнее.
Несколько секунд Джонни смотрел ей в глаза, а когда снова заговорил, в его голосе уже не было и следа насмешливости:
— Я ведь только шутил.
Бросив на него подозрительный взгляд, Элизабет предупредила:
— Я никогда не буду повиноваться — ни тебе, ни любому другому мужчине.
— Это была бы последняя вещь, которую я бы ожидал от тебя.
Джонни не лукавил. Ему и впрямь больше нравились волевые женщины, а повиновение являлось для него лишь частью любовной игры. И пока Элизабет размышляла над тем, можно ли ему верить или нет, пока раздумывала, может ли вообще ее горячее желание уживаться с какими бы то ни было принципами, Джонни проговорил:
— Здесь ты устанавливаешь правила.
— Ну что ж… возможно, я погорячилась, — полушепотом сказала она, подумав, что мужчины все же отличаются друг от друга и нельзя их стричь под одну гребенку.
— Ты просто устала. — По лицу Джонни блуждала рассеянная улыбка. — Впрочем, я сегодня тоже вытащил Монро из постели очень-очень рано. Это было долгое путешествие.
— Думаешь, я воспринимаю все слишком серьезно? — с улыбкой спросила Элизабет.
Джонни неопределенно пожал плечами и понурил голову.
— Война — это серьезно. Честь нации — это тоже серьезно. Серьезно — когда голод, когда умирают люди… А это нельзя не воспринимать слишком серьезно.
На некоторое время воцарилась тишина, нарушаемая лишь беззаботным щебетанием птиц. Отделенные от всего остального мира непроходимой стеной кустарника и высоченных сосен, они находились на этой лужайке втроем: мужчина, женщина и их трепетная страсть.
В данный момент Джонни не домогался ее, но он се хотел, и для Элизабет это было очевидно. После нескольких секунд раздумий она протянула к нему руку и, улыбнувшись, сказала:
— Ну же, сделай меня счастливой!
Джонни приблизился к ней так же быстро, как и улизнул несколькими секундами раньше. Элизабет окутал его аромат, на лице Джонни расцвела его особенная волшебная улыбка, и, когда он заговорил, в его голосе вновь зазвучали так хорошо знакомые ей насмешливые нотки:
— А теперь, когда мы закончили наш маленький диспут, заказывайте любое фирменное блюдо, мадам.
— Я знаю все ваши фирменные блюда, Равенсби, — ответила Элизабет, смерив его оценивающим взглядом.
— Э-э-э… Ну, в таком случае, — нимало не стесняясь, промурлыкал он, — я надеюсь, леди Грэм не станет возражать, если для начала я ее раздену? Вы сами сказали, что в нашем распоряжении — целый день, и я думаю, мы должны использовать его наиболее рационально…
Элизабет сидела, скрестив ноги. Ее желтое платье задралось, золотистые волосы были растрепаны, а щеки раскраснелись.
— Ты, наверное, полагаешь, что я была бы дурой, если бы сказала «нет»? — игриво спросила она.
Он только кивнул и улыбнулся.
— Высокомерный нахал!
— Высокомерный? Подумай о том, сколько времени я охотился за тобой. Вряд ли это можно назвать высокомерием.
— Но, по крайней мере, твоя честность очаровательна.
— У меня есть еще несколько очаровательных достоинств, и я готов полностью предоставить их в твое распоряжение.
— И выработал ты их, без сомнения, в будуарах многочисленных женщин.
— Нет, я культивировал их, думая только о твоих интересах, и ни о чем больше.
— Врун!
— Я предпочитаю слово «дипломат».
Взгляд Элизабет неспешно скользил по телу Джонни и остановился, дойдя до его расстегнутого гульфика.
— А я предпочитаю, чтобы твой великолепный прибор как можно скорее оказался внутри меня.
Джонни посмотрел вниз.
— Ну что ж, — ответил он с лучезарной улыбкой. — Желание дамы — закон для джентльмена.
Процедура раздевания Элизабет заняла уйму времени, поскольку Джонни расстегивал, развязывал и отшпиливал каждый предмет ее туалета с величайшим тщанием. Она помогала ему, а он — ей, они смеялись, хихикали и обменивались поцелуями, прикасались друг к другу, и, прежде чем обоих наконец захлестнули волны оргазма, Элизабет Грэм поняла, что неспешная любовная игра может дарить не меньшее наслаждение, чем исступленная страсть.
— Ты просто прекрасен, — сказала она позже, когда, поджав по-турецки ноги, они сидели друг напротив друга, лучась от счастья.
Джонни обнял Элизабет и крепко прижал к своей груди.
— Мы оба хороши, — поправил он ее. Уж кто-кто, а лэйрд Равенсби лучше многих других разбирался в науке доставлять наслаждение. Их тела являли собой яркий контраст — белоснежные и утонченно стройные формы Элизабет и бронзовая кожа Джонни, которая бугрилась могучими мускулами. Джонни лениво протянул руку к изголовью их травяной «постели» и, сорвав маргаритку, засунул ее за ухо возлюбленной.
— Поздравляю с двадцать девятым июля, Элизабет Грэм, — прошептал он, мечтая только о том, чтобы можно было остаться на этой отрезанной от всего остального мира полянке до скончания века.
Наклонившись назад так далеко, что Джонни пришлось ее держать, Элизабет также сорвала маргаритку и, в свою очередь, закрепила цветок между его черными вьющимися локонами, а затем проговорила тихим от страсти голосом:
— Ты подарил мне счастье, Джонни Кэрр.
«Удовлетворение» — слишком тусклое слово для того, чтобы описать чувства, которые испытывала Элизабет. Впервые в жизни она познала подлинное наслаждение и теперь пила его, смакуя каждый глоток. Она поглядела на Джонни, и лицо ее осветилось улыбкой.
