— Или кидают пробный шар, желая выяснить настроения своих противников, — предположил Джонни.
— Стало быть, вы скоро снова уезжаете, чтобы участвовать в работе вашего парламента? — спросил Джордж.
— Да, в самое ближайшее время, — с нарочитой неопределенностью ответил Джонни. Он, похоже, нашел способ, с помощью которого им с Элизабет удастся отделаться от гостей. — К сожалению, перерыв оказался недолгим. Если вам когда-нибудь доведется оказаться в Эдинбурге или Равенсби, прошу вас всех быть моими гостями, — со всей сердечностью, на которую был способен, добавил он.
Как бы то ни было, Джонни удалось проявить себя перед местной публикой с самой лучшей стороны. Он также сумел предупредить дальнейшие бесцеремонные вопросы со стороны сестер Жерард. А после того как было покончено с десертом, Джонни учтиво обратился к высокому обществу:
— Я обещал леди Грэм взглянуть перед отъездом на ее винные погреба, чтобы знать, что присылать ей по возвращении домой. К сожалению, я крайне ограничен во времени, поэтому, надеюсь, вы простите нас, господа.
Вслед за этим они с Элизабет вышли из-за стола и вежливо попрощались со всеми гостями.
После изрядной доли выпитого за обедом вина Монро не возражал против того, чтобы остаться за хозяина и продолжать развлекать гостей, а еще позже, отведав другие сорта вин из погребов Равенсби, он пришел к выводу, что даже жеманные блондинки временами могут быть весьма привлекательны.
Наконец-то Джонни и Элизабет оказались наедине. Они были безмерно рады и никак не могли поверить, что им так легко удалось отделаться от гостей.
— Как я тебе благодарна! — прошептала она, бросаясь к нему на шею раньше, чем за ними успела закрыться дверь ее дпальни.
— С моей стороны это был чистой воды эгоизм, дорогая, — мягко ответил Джонни, крепко обняв Элизабет и одновременно толкнув ногой дверь, отчего та захлопнулась со страшным грохотом. — Я буквально минуты считал и не мог более так бездарно тратить время.
— М-м-м, как мне это нравится… — Руки Элизабет скользнули по его спине, обтянутой тонким льном. — Весь день я мечтала прикоснуться к тебе и никак не могла себе этого позволить.
— А мне с десяток раз хотелось вытащить тебя из-за обеденного стола и унести в спальню. «А может, черт с ними со всеми?» — думал я.
— Сестры Жерард обсуждали бы это до конца своих дней.
— Именно эта мысль меня и удержала, — улыбнулся Джонни. Наконец-то его улыбка стала чудесной, как всегда, когда она предназначалась одной только Элизабет, и никому больше.
— Значит, в нашем распоряжении еще полтора дня, — прошептала она, сияя счастливой улыбкой.
— Два с половиной.
Элизабет отпрянула и, удивленно посмотрела на Джонни, — Но ты же говорил, что уедешь в шесть утра в пятницу!
Джонни еще крепче стиснул ее в своих объятиях и проговорил:
— Я решил остаться до субботы.
Лицо Элизабет снова озарилось радостью, и она констатировала:
— Это потому, что ты так меня любишь!
— Потому что я так тебя люблю, — эхом повторил Джонни.
Последующие дни, проведенные вместе, состояли из неистощимых любовных утех, пленительной лени, отдаваясь которой они валялись в постели и поздно завтракали, счастливых прогулок по тенистому лесу или вдоль медленно движущегося речного потока, нагретого жарким летним солнцем. Как-то раз они отправились на верховую прогулку, однако, когда на следующее утро Джонни предложил повторить ее, Элизабет отказалась, сославшись на то, что для подобных развлечений у нее «слишком нежная попка».
— Вот это мы сейчас и проверим, — с серьезным видом проговорил Джонни и, подняв ее на руки, отнес в сарай возле конюшни, где так чудесно пахло свежим сеном…
Втроем с Монро они устраивали почти семейные ужины, и молодой архитектор не мог надивиться на поведение своего кузена, который обычно никогда не позволял себе выражать свои чувства прилюдно. Сейчас тем не менее он обращался к Элизабет не иначе как «моя дорогая» и «любимая», садился рядом с ней и кормил ее с ложечки. А иногда они менялись ролями. Такого Джонни Кэрра Монро еще никогда не доводилось видеть. А ведь он знал его всю жизнь!
В последнюю ночь, которую Элизабет и Джонни провели вместе, они были скорее нежными, чем ненасытными. Как будто в предыдущие дни они сполна утолили свою жажду. Однако это было не так. Сердца обоих наполняла тихая грусть, поскольку и он, и она понимали, что до неизбежного расставания остаются считанные часы.
Их поцелуи были неторопливыми и долгими, словно они хотели как можно крепче запечатлеть в своих душах воспоминание об этих последних минутах, а любовные игры утратили прежнюю порывистость и безудержность, которые уступили место бесконечной нежности и ласке.
Элизабет не осмелилась бы назвать это любовью, поскольку это слово вообще не вязалось со всей предыдущей жизнью лэйрда Равенсби, однако она ощущала в себе незнакомую прежде страсть и со страхом думала, что станется с ней, если она вдруг потеряет этого человека.
Что же касается Джонни, то он испытывал чувство утраты, был озабочен и мрачен. Он не узнал бы любовь, даже постучись она в его двери разодетая в шелка и с плакатом на шее, но сейчас, еще не успев расстаться с Элизабет, он уже скучал по этой женщине. Именно отсюда бралась теперь эта, незнакомая ему доселе, нежность.
Именно в эту ночь сладкой любви Элизабет поймала себя на том, что думает: как замечательно было бы иметь ребенка от этого необузданного и прекрасного мужчины. Впрочем, она тут же испугалась этой мысли и отбросила ее.
Однако мысль эта не оставляла ее, поскольку являлась порождением ее самых потаенных чувств. В течение всех восьми лет своей одинокой жизни со старым Хотчейном она мечтала о ребенке. И каждый раз, когда неизменно, из года в год, словно по часам, приходили месячные, сердце ее снова и снова наполнялось тоской и безнадежностью. Конечно, ей было легче винить в этом своего престарелого мужа, нежели — какая ужасная мысль! — допустить возможность, что бесплодна она сама. Но кто мог знать наверняка…
По мере того как шли годы, ее мечта о ребенке становилась все более навязчивой. Она ловила себя на том, что разглядывает чужих детей с какой-то гнетущей тоской. Когда они смеялись, ей хотелось расцеловать их пухлые щечки, когда плакали — утереть слезы. Неужели настанет день, когда вот такое чудесное маленькое существо обратится к ней с этим волшебным словом — «мама»?
После смерти Хотчейна Элизабет перестала думать о детях, занятая лишь необходимостью утвердиться в новом для себя качестве — свободной вдовы. У нее не было ни секунды свободного времени. Сначала она воевала со своим папашей, возжелавшим снова выдать ее замуж, затем была занята выбором и покупкой земли, составлением планов и приготовлениями, необходимыми для начала строительства. Однако сейчас, когда она лежала рядом с горячим и восхитительно мужественным Джонни Кэрром, мысль о детях вновь вспыхнула в ее сознании.
