Импульсивно она положила руку на плечо своего мужа, чтобы призвать его вести себя более осторожно.
Предупредить его! Защитить! Удержать! В глубине американского леса таились подчас те же угрозы, что и во дворце инквизиции! А Жоффрей де Пейрак улыбался все той же сардонической улыбкой, которая подчеркивала шрамы на его израненном лице.
Взгляд иезуита едва коснулся молодой женщины.
Скажет ли он завтра, вернувшись в свою католическую миссию: «Да, я видел их! Они именно такие, как нам рассказывали. Он — с умом опасным и острым, она — красивая и чувственная, как Ева, ведущая себя с небывалой свободой».
Или он скажет: «Да, я видел их, стоящих на берегу реки в отсвете вод голубого Кеннебека, среди деревьев, — он, весь в темном, твердый и язвительный, и она — блистательная, стояли, поддерживая друг друга; мужчина и женщина, связанные каким-то узами… Какие же узы это могут быть?» — спросит он, содрогнувшись, отца д'Оржеваля.
И снова болотная лихорадка, которая столь часто овладевает миссионерами, вызовет у него зябкий озноб… «Да, я видел их, я долго оставался рядом с ними, и я выполнил ваше поручение — проникнуть в сердце этого человека Но теперь я изнемог».
— Вы пришли сюда искать золото? — спросил иезуит сдержанным тоном. — Что ж, вы его нашли!.. Вы явились сюда, чтобы отдать все эти чистые и первозданные края во власть идолопоклонства, преклонения перед золотом.
— Меня еще никто не называл идолопоклонником! — сказал Пейрак с громким смехом. — Отец мой, вы не забыли, что пятьсот лет назад монах Тритхайм учил в Праге, душой первого человека было золото.
— Но он добавил также, что золото содержит в себе крупицы порока и зла, — живо возразил иезуит.
— Однако, богатство дает могущество и может служить благу. Ваш орден, как мне кажется, понял это с первых дней своего существования, ибо это самый богатый монашеский орден в мире.
Отец де Геранд переменил тему разговора, как он это делал уже несколько раз.
— Если вы француз, то почему вы не враг англичан и ирокезов, которые хотят погубить Новую Францию? — спросил он.
— Распри, разделяющие вас, уходят корнями в давние времена, и для меня было бы слишком тяжко делать выбор и ввязываться в них. Однако я постараюсь жить в добрых отношениях со всеми и, кто знает, может быть, принесу мир…
— Вы можете принести нам много зла, — сказал молодой иезуит напряженным голосом, в котором Анжелике послышалась подлинная тревога. — О, почему, — воскликнул он, — почему вы не воздвигли креста?
— Это знак противоречий.
— Золото было двигателем многих преступлений.
— И крест также, — сказал Пейрак, пристально глядя на него.
Священник резко выпрямился. Он был столь бледен, что солнечные ожоги, покрывавшие его лицо, казалось, кровоточили, как раны, на побелевшей коже. На его тощей шее, выступавшей над белым сборчатым воротником, единственным украшением черного платья, выделялась пульсирующая вена.
— Наконец я услышал ваш символ веры, сударь, — произнес он глухо. — И напрасно вы заявляете о дружеских намерениях по отношению к нам. Все слова, которые я слышал из ваших уст, были проникнуты тем богомерзким мятежным духом, который характеризует посещаемых вами еретиков. Это отказ от внешних знаков набожности, скептическое отношение к истинам откровения, безразличие к торжеству Правды. И вам все равно, будет ли истинный свет божественного Слова вместе с католической Церковью стерт с лица этого мира, и охватит ли души мрак!
Граф поднялся и положил руку на плечо иезуита. Его жест был полон снисходительности и своего рода сочувствия.
— Хорошо, — сказал он. — Теперь слушайте меня, отец мой. И извольте затем точно передать мои слова тому, кто вас послал. Если вы пришли сюда просить не враждовать с вами, помогать вам в случае голода или бедственного состояния, то я сделаю это и уже делал с тех пор, как обосновался в этих местах. Но если вы пришли требовать, чтобы я ушел отсюда с моими гугенотами и пиратами, я отвечу вам «нет»! Я не ваш, я ничей. Я не могу терять времени, и я не считаю полезным переносить в Новый Свет мистические распри Старого.
— Это ваше последнее слово? Их взгляды скрестились.
— Оно, конечно же, не будет последним, — промолвил Пейрак с улыбкой.
— Для нас — да!
Иезуит удалился под тень деревьев.
— Это объявление войны? — спросила Анжелика, подняв глаза на мужа.
— Похоже на то.
Он улыбнулся и ласково потрепал волосы Анжелики.
— Но это пока еще предварительные переговоры.
Напрашивается встреча с отцом д'Оржевалем, и она у меня будет, и потом… Каждый выигранный день — это наша победа. «Голдсборо» должен вернуться из Европы, а из Новой Англии должны подойти хорошо вооруженные небольшие береговые корабли и другие наемники. Если потребуется, я отправлюсь в Квебек со своим флотом. Клянусь, я встречу ближайшую зиму в условиях мира и обладая силой. В конце концов, даже если они пойдут против меня и станут со мной враждовать, то это всего лишь четыре иезуита на территории более обширной, чем королевства Франции и Испании, вместе взятые.
Анжелика опустила голову. Несмотря на оптимизм и успокаивающую логику слов графа де Пейрака, ей казалось, что игра будет разыгрываться там, где цифры, численность оружия и людей имеют мало значения для соотношения тех таинственных и безымянных сил, с которыми им приходилось иметь дело, и которые почти вопреки их желанию стояли за ними.
И она догадывалась, что он чувствует то же самое.
— О, боже мой, почему вы говорили ему все эти глупости? — простонала Анжелика.
— Какие глупости, любовь моя?..
— Эти намеки на маленьких демонов, которых встречают в шахтах, или о теориях какого-то древнего монаха в Праге…
— Я хотел разговаривать с ним на его языке. Это высокий, удивительно одаренный для постижения знаний ум. Наверное, он уже десять раз бакалавр и доктор, овладевший всеми видами теологических и оккультных наук, которым может гордиться наш век. Господи! Что ему надо здесь, в Америке?.. Дикари разделаются с ним.
Пейрак, который был внутренне весел и, во всяком случае, ничуть не взволнован, поднял глаза к темному пологу листвы. Невидимая птица встрепенулась там. Ночь наступила, мягкая, темно-синяя, пронизанная бивуачными огнями. Чей-то голос позвал из-за ветвей, приглашая к ужину.
Затем в наступившей тишине прокричала птица — так близко, что Анжелика вздрогнула.
— Сова, — сказал Жоффрей де Пейрак, — птица колдуний.
— О, дорогой мой, прошу вас! — воскликнула она, обвив руки вокруг него и спрятав лицо в его кожаной куртке. — Вы пугаете меня!
Он слегка улыбнулся и ласково погладил ее шелковистые волосы. Ему хотелось говорить, объяснить сказанные слова, раскрыть смысл беседы, которую он вел с иезуитом. И вдруг он замолчал, поняв, что Анжелика и он сам думали одно и то же в каждый момент этого диалога. Оба знали, что этот визит означал не что иное, как объявление войны. А также, быть может, средство найти для нее предлог.
