Лишь Энрико Энци, из личной охраны Пейрака, стоически оставался рядом с ним. Лицо его было желтым, как айва, голова была повязана тюрбаном, а сам он носил арабский бурнус по тогдашней мальтийской моде.
— Иди, спрячься ты тоже, — приказал ему граф.
Чуть прогнув спину под непрерывным ветром, он продолжал стоять один на вершине горы, не отводя взора от расстилавшейся перед ним панорамы.
Прекрасны и грандиозны были заплетенные в сложные иероглифы земля и вода этого края, просыпавшегося к новому дню во всей своей силе, с неисчерпаемым запасом редких зрелищ.
Повсюду море наступало на землю, а земля отражала его натиск, выдвинув вперед полуострова и мысы, разбивающие зыбкую толщу волн. На муаровой поверхности воды сверху были хорошо различимы мягкие, нежные сатиновые полоски, — темные короны елей на одних островах, золотисто-зеленая пелена весенних березовых рощ на других.
А вон и розовое дно бухты, окруженное венцом светло-красных скал, выросших из осадочных пород железнорудного песчаника, ставшего почти фиолетовым в тех местах, где в древние времена его сжимали огромные ледники. В более поздних отложениях речных морен здесь не раз обнаруживали тысячелетние останки покрытых шерстью слонов с бивнями в форме охотничьих рогов. Всюду отполированный гигантскими льдами гранит, отвесные фалезы, живые раны скальных провалов, отраженные в воде глубоких рейдов.
Залитые морем бухты, острова, устья рек с пресно-соленой водой, доступные только при отливе, где так часты туманы и бури, косы с резвящимися тюленями, тянущиеся вдоль рек леса, кишащие пушным зверем, водопои, где можно встретить черного медведя, вереницы индейцев, несущих пушнину навстречу кораблям. Глубоко врезавшийся в сушу Французский залив, похожий на Средиземное море и почти сравнимый с ним по числу пиратов и торговых гостей, иногда столь же синий и всегда более рыбный и более девственный в своих берегах с их розовыми, белыми, голубоватыми, а изредка и малиново-красными косами, вся эта пустыня, весь этот рай, колдовской котел, который постепенно сужается в темное ущелье туманов, и, наконец, уже вдали от шума прибоя, болота Чайгектоу — самый конец залива — где четверо братьев Дефур, красотка Марселина и ее десять детей, Гонтран Ле-Жен, зять старого Никола Париса и еще несколько человек по колено в грязи добывают каменный уголь, несут его в плетеных корзинах на побережье и продают тем, кто даст большую цену, а затем возвращаются домой, где местный священник отец Жан Русс не скупится на проклятия в адрес этих нечестивцев и дикарей. Крохотная частица Америки, каким гигантским виделся этот край жалким людишкам, захотевшим стать здесь на якорь, край новый, но у которого уже была своя история, история жестокая, неведомая чужим, растекшаяся по просторам и безднам потерянных горизонтов, полная печали и страданий
[7]
…Теперь Жоффрей де Пейрак смотрел в сторону маленькой овальной бухты, где он оставил в укрытии свою шебеку, которая отсюда, с горы, выглядела совсем крошечной.
Это судно с острым носом и стройным корпусом было выстроено по его чертежам в Киттери, в Новой Англии. Расположенный на реке Пистакуата Киттери был одним из старейших морских городов штата Массачусетс и славился своими судостроительными верфями. Что осталось от них после индейцев? Может быть, только пепел? Вновь вспыхнувшая война грозила неисчислимыми последствиями буквально для всех.
К вершинам поднимались стаи громко кричавших птиц. Они предупреждали о появлении одного из властителей здешних мест — тумана…
Жоффрей де Пейрак сложил подзорную трубу и присоединился к своим товарищам, которые, уткнувшись носами в воротники, терпеливо пережидали ненастье.
Завернувшись в широкий плащ, он сел рядом с ними. Дикий ветер трепал цветные перья на их шляпах.
Но вот внезапно и бесшумно их окутали лохматые языки тумана, поднимавшегося по розовым склонам горы. Его могучее дыхание остановило ветер и вынудило его ретироваться, и на какое-то время наступило спокойствие. Белые силуэты одиноких людей как бы воспарили на облаке над слепым исчезнувшим миром.
— Итак, господин д'Урвилль, вы, кажется, намерены подать в отставку с поста губернатора Голдсборо? — спросил Пейрак.
Нормандский дворянин покраснел, затем побледнел и посмотрел на графа, как на человека, обладающего опасной способностью читать самые сокровенные чужие мысли. По правде сказать, в прозорливости де Пейрака на этот раз не было ничего необыкновенного. Несколько дней тому назад он видел, как губернатор хватался за голову, не зная, как справиться с трудностями своего положения.
— В Голдсборо собралось слишком много народа, — воскликнул он.
И в самом деле, было весьма нелегко все время оставаться на высоте положения среди множества гугенотов, рудокопов, пиратов, матросов всех национальностей Как было хорошо в доброе старое время, когда он, по существу почти единственный хозяин этого глухого края, вел прибыльную торговлю кожей и мехами с индейцами и редкими кораблями, которые отваживались заходить в необустроенный и труднодоступный местный порт.
Теперь Голдсборо стал ярмаркой всего континента, и он, д'Урвилль, нормандский дворянин с мыса Котентен, не успевал даже уделять должного внимания своей жене, красавице-индианке, дочери Абенаки-Каку, вождя местных индейцев. Не оставалось у него времени и на то, чтобы под предлогом визита к какому-нибудь далекому соседу, французу или англичанину, немного пошалить на бурных волнах океана.
— Монсеньор, — продолжал между тем губернатор, — не думайте, ради бога, что я не хочу больше служить вам. Я всегда буду оставаться под вашим началом, отдавать вам все свои способности, не давать спуску вашим врагам, защищать пушечными ядрами и даже шпагой ваши владения, принимать под свою команду ваших солдат и матросов. Но должен откровенно признаться, что мне не по силам совладать с ситуацией, когда в дело вступают одновременно святые, демоны и священное писание. Ваши гугеноты — все они работящие, храбрые, способные, предприимчивые люди, прекрасные купцы, но и не менее замечательные зануды. Благодаря им Голдсборо прославится своей чистотой, но одновременно превратится в такую говорильню, что порядка здесь никогда не будет. Несмотря на ларошельское побоище, они очень тяжело переживают то обстоятельство, что более не являются подданными короля Франции. Но стоит только здесь появиться французу с медалью святой Богородицы на шее, как они тотчас же впадают в ярость и отказывают ему даже в пополнении запаса пресной воды. Эта зима прошла у нас в довольно добром согласии. В непогоду мы проводили много времени в беседах у камина, причем я, как человек мало набожный, — да простит мне святой отец, наш попутчик, — никогда не досаждал им никакими религиозными поучениями. Нам приходилось и отлично сражаться вместе против этого пирата Золотой Бороды. Но как раз потому, что теперь я их знаю слишком хорошо, мне ясно, что мне не достает дипломатического искусства, чтобы поддерживать равновесие между реформатами различных оттенков с обостренными национальными чувствами и всеми этими пиратами.
