Он все говорил и говорил. Опьянев, он не замечал гнетущей тишины, не ощущал ничего тревожного в том, что ему давали все сказать, описывать подробности любовной сцены.
— Откуда же она, эта женщина?
— Понятия не имею. В общем, они встретились… Ее имя… Погодите, кажется, вспоминаю. Я слышал, слышал, как лаская ее, он говорил: «Анжелика! Анжелика!». Ей подходит это имя…
Наступило зловещее молчание.
И тут алебарда выпала из рук Курта Рица, а сам он, немного протрезвев, отшатнулся назад и прислонился к стене. Лицо его побледнело, выпученные глаза в панике уставились на Пейрака.
— Не убивайте меня, господин граф!
Никто не двигался. Граф де Пейрак также сохранял полную неподвижность, но в его мрачном взгляде бывалый солдат прочитал свой приговор. Протрезвев окончательно, но все еще ничего не понимая, он смотрел на де Пейрака, и ощущение смертельной опасности все больше охватывало его.
Каким-то внутренним чутьем он уловил, что все участники этой непонятной для него сцены, все те, кто стояли как привидения в могильной тишине, все вместе и каждый в отдельности предпочли бы быть глухими, немыми, слепыми, погребенными на шесть футов под землей, лишь бы не переживать то, что происходило в это мгновение здесь, за закрытыми дверями этого зала.
— Что случилось, господа? — простонал он. — Что я сказал?
— Ничего.
Это «ничего» упало из уст Пейрака, как нож гильотины.
— Ровно ничего, в чем вы могли бы себя упрекнуть, Риц… Идите… Теперь идите, вы нуждаетесь в отдыхе… Через несколько дней вы должны присоединиться к нашим людям в Аппалачах, в форте Вапассу…
Шатающейся походкой швейцарец дошел до двери. Когда он вышел, за ним молча последовали другие, низким поклоном прощаясь с правителем Голдсборо, как если бы перед ними был сам король.
Выйдя наружу и надев на головы свои шляпы, все они, не вступая в разговор, отправились по домам, и только Жиль Ванерек отвел в сторону д'Урвилля и попросил его:
«Объясните мне…»
Глава 19
Жоффрей де Пейрак повернулся к Хуану Фернандесу:
— Позови ко мне Жана Ле Куеннека!
Когда Жан вошел в зал совета, граф уже был один. Склонившись над развернутой картой, он, казалось, внимательно ее изучал.
Лицо его было наполовину закрыто густой шевелюрой, чуть посеребренной на висках, глаза опущены вниз к карте.
Но когда он выпрямился и взглянул на Жана, тот сразу почувствовал, как холодная змея тревоги свилась в клубок у него в груди.
«Что же с ним происходит? Что случилось с моим господином? Болезнь? Рана?.. Да, похоже, рана души… Рана смертельная…» — пронеслось у него в голове.
Жоффрей де Пейрак обошел стол и приблизился к бретонцу таким твердым и спокойным шагом, что тот опять засомневался.
«Нет, все в порядке… Я не должен давать волю своему воображению…»
Жоффрей де Пейрак пристально смотрел на него. Жан был среднего роста, ему по плечо. Он был хорошо сложен, на лице его были написаны живость и отвага. Выглядел он моложе своих тридцати лет. Характер его закалился в бесчисленных испытаниях, он умел быть при необходимости скрытным, но Для графа де Пейрака не было секретов на его лице, он читал на нем, как в открытой книге.
— А теперь, Жан, — тихо сказал он, — скажи мне все, что ты не осмеливаешься говорить.
Бретонец побледнел. Он с ужасом осознал, что уклониться ему не удастся. Он знал, с какой настойчивостью Жоффрей де Пейрак шел к поставленной цели, особенно, когда он нуждался в подтверждении своих дьявольских прозрений ясновидца. Тогда он уподоблялся охотнику, неумолимо преследующему свою жертву.
— Что ты хочешь скрыть от меня? Ты думаешь, я не вижу смущения в твоих глазах? Скажи мне все, что было. Где ты оставил графиню? На косе Макуа?.. Что могло так поразить тебя?..
— Но я не… — Жан сделал беспомощный жест рукой, — я все сказал вам, монсеньор.
— Отвечай, это было там?
— Да, — ответил, опустив голову, бедный бретонец. Он спрятал лицо в ладонях.
— Что ты видел? Когда? Перед тем, как убежал?..
— Нет, — не поднимая головы, отвечал Ле Куеннек.
— Так когда же? После побега? Ты мне говорил, что сначала ты бежал, а потом обернулся и что-то увидел… Так все было? Увидел что-то странное, невероятное…
Как он мог угадать?.. Точно дьявол.
Жан был почти без сознания.
— Так что ты видел? — настаивал безжалостный голос. — Что видел, когда обернулся к тому месту на побережье, где ты ее оставил?
Страшная рука схватила Жана за затылок и начала сжимать, как тиски.
— Говори, — негромко, но с угрозой произнес граф. Заметив, что молодой человек весь посинел и начал задыхаться, граф разжал пальцы, немного приходя в себя.
Затем он сказал мягким, вкрадчивым голосом:
— Говори, сын мой… Я очень прошу тебя!
Эти слова сломили Жана. Он упал на колени, цепляясь за камзол Жоффрея де Пейрака, как заблудившийся слепой.
— Простите меня, монсеньор. Простите меня!
— Говори…
— Да, я бежал, продолжал бежать… А начал я бежать, когда Золотая Борода подходил к берегу. Я использовал момент, когда все взоры были обращены на него. Так мне посоветовала графиня… Я бежал, бежал, а потом решил взглянуть, нет ли за мной погони, и обернулся в сторону берега…
Его глаза страдальчески смотрели на Пейрака.
— Он держал ее в своих объятиях! — выкрикнул он, вцепившись в графа, как человек, которого бьют, которому достаются самые тяжкие удары. — Золотая Борода держал ее в своих объятиях, и они целовались! О, простите меня, монсеньор, убейте меня… Они целовались, как любовники, как два любовника, встретившиеся после разлуки…
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ЛОДКА ДЖЕКА МЭУИНА
Глава 1
За три дня до описываемых событий в северной части бухты Каско можно было заметить корабль, шедший в южном направлении. Здесь много барок и лодок, но много и островов: в бухте Каско их насчитывается 365, и в этом лабиринте каждое суденышко чувствует себя одиноким, отданным на милость ветра и течений. Проходя из освещенных солнцем мест в тень, затем снова выплывая на солнце, люди на лодках ощущают то запахи цветущих берегов, то соль морского простора. С берега приветствуют каждую лодку, машут руками, что-то кричат.
…Прошедшая ночь была для Анжелики невыносимо тяжелой. Спала она очень мало, все время думая о том, как убежать от Колена.
Утром он зашел к ней в каюту. Несмотря на огромную усталость Анжелики, лицо ее отражало решимость добиться свободы.
