Говорил Ридженси. Он вспоминал ни больше ни меньше как о службе в чикагском отделении Бюро по борьбе с наркотиками и рассказывал моему отцу о своем крутом напарнике, негре по имени Рэнди Рейган.
– Ей-богу, такое имя! – слышал я голос Ридженси. – Конечно, все звали его Ронни Рейганом. Настоящий-то Ронни был тогда только губернатором в Калифорнии, но про него уже все слышали. Вот этот самый Ронни Рейган и стал моим напарником.
– В моем баре как-то работал официант по имени Хамфри Гувер, – отвечал отец. – Так он говаривал: «Посчитай, сколько солонок не хватает, и умножь на пятьсот. Получишь доход за ночь».
Они рассмеялись. Хамфри Гувер! Еще один дар моего отца. Такого, как Ридженси, он мог продержать на стуле целый вечер. Теперь Элвин Лютер возобновил свой рассказ. По его словам, Ронни Рейган организовал кокаиновую облаву. Но наводчик оказался провокатором, и когда Ронни ступил за порог, он получил за свои старания огневую вспышку в лицо из обреза. С помощью операций ему попытались восстановить недостающую часть физиономии.
– Мне было жаль сукина сына, – сказал Ридженси, – и я принес с собой в больницу щенка бульдога. Но когда я вошел в палату, доктор как раз вставлял ему этот долбаный пластмассовый глаз.
– Да ну! – сказал отец.
– Да, – сказал Ридженси, – этот долбаный глаз из пластмассы. Пришлось мне обождать. Потом остаюсь я с Ронни один и кладу ему на кровать щенка бульдога. В настоящем его глазу появляется слеза. Ронни говорит – бедняга! – он говорит мне: «А щенок меня не испугается?» – «Нет, – отвечаю я, – он тебя уже полюбил». Если обоссать все одеяло – значит любить, то он и правда его полюбил. «Как я, по-твоему, выгляжу? – спрашивает Ронни Рейган. – Скажи честно». Эх, бедняга! У него и уха тоже не осталось. «Ну, – говорю, – ничего. Ты и раньше не был похож на розу».
Они засмеялись. Я понял, что они будут травить свои байки одну за другой, пока я не войду. Тогда я выбрался из подвала и у парадной двери наткнулся на Мадлен. Она собиралась с духом, чтобы позвонить.
Я не сделал попытки поцеловать ее. Это было бы ошибкой. Однако она вцепилась в меня и держала голову на моем плече, пока не унялась бившая ее дрожь.
– Извини, что так долго, – сказала она. – Я два раза возвращалась.
– Все нормально.
– Я привезла снимки, – сказала она.
– Пойдем ко мне в машину. Там есть фонарь.
При свете фонаря обнаружился очередной сюрприз. Фотографии были не более и не менее непристойны, чем мои «полароиды», но на них была не Пэтти Ларейн. Ножницы Ридженси отделили от тела голову Джессики Понд. Я посмотрел снова. Нет, Мадлен не могла уловить разницу. Тело Джессики выглядело молодым, а лицо было смазано. Мадлен ошиблась невольно. Но это проливало новый свет на таланты Элвина Лютера Ридженси. Одно дело снять в похабном виде свою жену или постоянную подругу и совсем другое – уговорить леди, которая провела у вас в постели максимум неделю. Доблесть есть доблесть, мрачно подумал я и заколебался, открыть ли Мадлен, кто был моделью фотографа. Однако решил не расстраивать ее лишний раз и потому смолчал. Мне было неясно, как она отнесется к очередной любовнице мужа – с удвоенным негодованием или вдвое меньшим.
Она содрогнулась опять. Я принял решение отвести ее в дом.
– Пойдем тихо, – сказал я. – Он здесь.
– Значит, мне туда нельзя.
– Он не заметит. Я проведу тебя в свою комнату, и ты запрешь дверь.
– Это ведь и ее комната, верно?
– Тогда в кабинет.
Нам удалось тихо одолеть лестницу. На четвертом этаже я подвел ее к стулу у окна.
– Свет зажечь? – спросил я.
– Лучше посижу в темноте. Из окошка такой чудесный вид. – Наверное, она впервые видела наши песчаные равнины и залив при луне.
– Что ты собираешься делать внизу? – спросила она.
– Не знаю. Надо с ним разобраться.
– Это безумие.
– Между прочим, там мой отец. Это нам на пользу, честно.
– Тим, давай просто сбежим.
– Может, и сбежим. Но сначала мне нужны ответы на пару вопросов.
– Ради душевного спокойствия?
«Ради того, чтобы не сойти с ума», – чуть не сказал я вслух.
– Возьми меня за руки, – сказала она. – Давай посидим минутку.
Мы так и сделали. Думаю, ее мысли проникли ко мне через наши сплетенные пальцы, ибо я вдруг вспомнил первые дни после того, как мы встретились – я, бармен, которого все зазывали к себе (поскольку в Нью-Йорке хорошие молодые бармены пользуются среди владельцев ресторанов такой же высокой репутацией, как хорошие молодые спортсмены-профессионалы), и она, шикарная хозяйка в мафиозном итальянском ресторане неподалеку от центра. На эту работу ее устроил дядя, весьма уважаемый человек, но она оказалась прямо-таки созданной для Мадлен – сколько хлыщей и пижонов, мелькавших в ее угодьях, пытались урвать от нее кусочек, однако на протяжении года у нас был великолепный роман. Она была итальянка и верная подруга, и я обожал ее. Она любила тишину. Любила часами сидеть в комнате, погруженной в сумерки, и мне передавалось бархатистое биение ее любящего сердца. Я мог бы остаться с ней навсегда, но я был молод и заскучал. Она почти не читала книг. Она знала по именам всех когда-либо живших знаменитых писателей, но почти не читала сама. В ней были блеск и изящество атласа, но мы никогда не ходили никуда, разве что друг в друга, и этого хватало ей, но не мне. Теперь же я, возможно, снова возвращался к Мадлен, и в моем сердце подымалась волна. Назовем ее ночной волной. В свои лучшие часы Пэтти Ларейн дарила мне ощущения, близкие к солнечному свету, но я уже приближался к сорока, и луна с туманом стали ближе моей душе.
Я освободил ее руки и легонько поцелован Мадлен в губы. Это воскресило память о том, как нежен ее рот и как он похож на цветок. Слабый звук, хрипловатый и чувственный, как сама земля, шевельнулся в ее горле. Это было прекрасно, или было бы прекрасно, если бы все мои мысли не были заняты тем, что ожидало меня внизу.
– Я оставлю тебе оружие. На всякий случай, – сказал я и вынул из кармана пистолет Уодли двадцать второго калибра.
– У меня есть, – сказала она. – Я взяла свой. – И достала из-под пальто маленький двуствольный «дерринжер». Два выстрела. Две дыры размером 0,32. Затем я подумал о «магнуме» Ридженси.
– В этом доме теперь целый арсенал, – сказал я, и в комнате хватило света, чтобы увидеть ее улыбку. Я давно заметил, что одна хорошая, вовремя произнесенная фраза может сделать ее почти счастливой.
Итак, я спустился вниз не безоружным.
Однако Ридженси наверняка заметил бы пистолет, выпирающий из-под моей рубашки или штанов, – его просто некуда было спрятать, – а такая перспектива меня не вдохновляла. Поэтому я изобрел компромисс, положив его на полочку над телефоном, поблизости от кухонного порога. Затем боевым шагом вошел внутрь.
