– Эй, а мы и не слышали, как ты открыл дверь, – сказал отец.
Мы с Ридженси поздоровались, отведя глаза, и я плеснул себе выпить, чтобы осадить свою крупнокалиберную усталость. Первую порцию бурбона я опрокинул неразбавленной и налил вторую, даже не кинув льда в стакан.
– Куда гонишь, хозяин? – спросил Ридженси. Он был пьян, и когда я наконец поймал его взгляд, мне стало ясно, что он далеко не так спокоен, как я решил, увидев его позу через кухонное окно и услышав его голос в подвале, – нет, подобно многим большим, сильным людям, он умел таить в разных частях своего тела целые блоки тревоги. Он сидел на стуле неподвижно, как крупный зверь, но будь у него хвост, он колотил бы им по перекладине. Только глаза, остекленевшие от зловещих перипетий последней сотни часов и сверхъестественно яркие, выдавали то, что накопилось в его душе.
– Мадден, – сказал он, – твой отец – король.
– Хо-хо, – сказал отец, – мы тут неплохо поладили.
– Дуги, ты лучше всех, – сказал Ридженси. – Я расшибу башку любому, кто возразит. Что ты сказал, Тим?
– Ну, – произнес я, поднимая стакан, – выпьем.
– Выпьем, – сказал Ридженси и опорожнил свой.
Наступила пауза. Потом он сказал:
– Я говорил твоему отцу. Мне нужен долгий отдых.
– Мы пьем за твое увольнение?
– Я ухожу, – сказал он. – Этот город взбаламутил всю дрянь, какая во мне есть.
– Не надо им было тебя сюда присылать.
– Точно.
– Твое место во Флориде, – сказал я. – В Майами.
– Какая сволочь про меня настучала? – спросил Ридженси.
– Это каждая собака знает, – сказал я. – Всем известно, что ты спец по наркотикам.
Его веки тяжело упали. Я не хочу преувеличивать, но было похоже, что ему надо перевернуть матрац.
– Стало быть, всем, да? – спросил он.
– Эта работа накладывает на человека свою печать, – спокойно произнес отец. – Ее не скроешь.
– Я говорил этим мудакам, которые меня назначали: нет смысла прикидываться, что ты из центрального управления, да что толку. Португальцы тупые, упрямые люди во всем, кроме одного. Их на кривой не объедешь. И. о. шефа полиции! – Если бы здесь стояла плевательница, он бы в нее плюнул. – Да, я ухожу, – сказал он, – и не надо говорить «посошок», Мадден. – Он рыгнул и сказал отцу «прошу прощения» за невоспитанность, а потом помрачнел. – Мной командует бывший моряк, – сказал он. – Можете представить, чтобы моряк стоял над «зеленым беретом»? Это все равно что положить бифштекс на огонь и прихлопнуть его сковородкой.
Мой отец решил, что это забавно. Возможно, он засмеялся, чтобы повысить всем тонус, но Ридженси был польщен.
– Об одном я жалею, Мадден, – сказал он, – что мы так и не потолковали чуток про наши философии. Хорошо было бы надраться.
– По-моему, тебе уже почти хорошо, – отозвался я.
– Какое там. Знаешь, сколько я могу выпить? Скажи ему, Дуги.
– Он говорит, что начал вторую пятую своей дозы, – сказал отец.
– И если подсыплешь мне в стакан снотворное, я тоже не свалюсь. Я сжигаю это дело скорее, чем оно успевает подействовать.
– Тебе много чего сжигать, – сказал я.
– Философия, – сказал он. – Поясню на примере. Ты думаешь, я тупой, необразованный сукин сын. Да, я такой и горжусь этим. Знаешь почему? Коп есть человеческое существо, рожденное в тупости и продвинутое в ней. Но он хочет стать умным. Знаешь почему? Так желает Бог. Всякий раз, когда болван становится чуть-чуть умнее, это сбивает с сатаны капельку апломба.
– Я всегда думал, – сказал я, – что люди идут в полицию, чтобы защититься от своих преступных наклонностей.
Мое замечание было чересчур опрометчивым. Я понял это, едва оно сорвалось с моих губ.
– Пошел ты, – сказал Ридженси.
– Эй… – начал я.
– Пошел ты. Я хочу поговорить о философии, а ты мне шпильки в жопу суешь.
– Это уже два, – предостерегающе сказал я.
Он собирался повторить то же самое, но сдержался. Однако отец мой сжал губы. Он был недоволен мной. Я начал понимать, в каком отношении его присутствие может оказаться помехой. Ридженси не станет финтить, как я. Наедине с Элвином мне было бы плевать, посылай он меня хоть всю ночь напролет.
– В чем сила подлой души? – спросил Ридженси.
– Скажи мне, – отозвался я.
– Ты веришь в карму?
– Верю, – сказал я. – Почти всегда.
– Я тоже, – сказал он. Он наклонился вперед и пожал мне руку. Мне показалось, что несколько секунд он боролся с соблазном раздавить мне пальцы, но потом сжалился и отпустил их. – Я тоже, – повторил он. – Это придумали азиаты, но какого черта, есть же во время войны перекрестное опыление, верно? Должно быть. Вся эта бойня. По крайней мере хоть добавили в колоду парочку лишних карт.
– И какая твоя логика?
– Логика у меня есть. – сказал он. – Крепкая, как таран. Если в войну зазря умирает столько людей, столько невинных американских ребят, – он поднял руку, пресекая возражения, – и столько невинных вьетнамцев, тогда вот тебе вопрос: чем возместить это? Что возмещает это в нашем мире?
– Карма, – сказал отец, опередив его. Кто-кто. а мой отец знал, как измотать пьяного!
– Правильно. Карма, – сказал он. – Видишь, я не обычный коп.
– А кто же ты? – спросил я. – Светская попрыгунья?
Моему отцу это пришлось по вкусу. Мы посмеялись втроем, Ридженси – меньше всех.
– Средний коп презирает уличную шушеру, – сказал он. – Я – нет. Я уважаю их.
– За что? – спросил отец.
– За то, что у них хватило пороху родиться. Подумайте над моим аргументом, ну-ка. Сила грязной, подлой души в том, что, несмотря на всю ее мерзость, она смогла возродиться в новой жизни. Ответьте на это!
– А как насчет возрожденных голубых? – спросил я.
Тут я его поймал. Его предрассудкам пришлось спасовать перед его логикой.
– Они тоже, – буркнул он, но это отшибло у него охоту спорить. – Да, – сказал он, глядя в свой стакан, – я решил уйти в отставку. В общем-то уже ушел. Оставил им записку. Беру длительный отпуск по личным причинам. Они прочтут ее и отправят тому козлу в Вашингтоне. Морячишке, что надо мной. Они взяли этого морячка и прокрутили его через компьютер. Теперь он думает только на «бейсике»! И что он, по-вашему, скажет?
– Что вместо «личных причин» следует читать «психологические причины», – сказал я.
– Сто процентов. Так у них, дураков, принято.
– Когда ты уезжаешь?
– Сегодня, завтра, на неделе.
– Почему не сегодня?
