Я, в свою очередь, пришел в ужас. Как любому другому профессионалу, бесу важно доказывать самому себе собственную компетентность. А здесь я оплошал. Конечно, Старик был выпровожен на пенсию, но я, как выяснилось, пренебрегал им слишком сильно и чересчур долго. От его последних слов дохнуло одиночеством, подобно тому как веет холодом из нежилого дома. Старик, понял я, размечтался о постоянных контактах с Ади. Дерзкий ход на шахматной доске всегда может обернуться непредвиденными осложнениями. Конечно, тщательное планирование всяческих пакостей — это как раз наша волость; наша, но не наших клиентов; по крайней мере, пока мы можем этого избежать. Мы предпочитаем предупреждать ошибки своей паствы, а не исправлять их. Новая встреча Старика с мальчиком, даже самая мимолетная, придется Маэстро не по вкусу. Слишком уж непредсказуемыми могут оказаться ее последствия.
К счастью, в этот миг заговорил Алоис:
— Я польщен столь высоким доверием, но должен вам кое-что пояснить. В нашем роду мы все невероятно упрямы. И этим гордимся. Поэтому я хочу работать на свой страх и риск. Уж таков я есть. Однако дальнейшие взаимоотношения с вами на коммерческой основе чрезвычайно радуют меня заранее.
Старик кивнул. У него тоже была своя гордость. И предложения своего он повторять не собирался.
— Что ж, давайте договоримся. Я подготовлю для вас пару пчелосемей и, разумеется, снабжу вас инструментами и материалами, которые у вас еще отсутствуют. — Он обратился к Ади: — Скоро у твоего отца появится масса дел. Ты умеешь считать до тысячи?
— Да. В старшем классе это проходят, вот и я научился.
— Прекрасно. Потому что к весне твоему отцу будут принадлежать многие тысячи пчел. А тебе не страшно? Ты готов к такому повороту событий?
— Мне страшно, — ответил Ади, — но я, знаете ли, готов.
— Прелестный мальчуган! — воскликнул Старик, лучась любовью.
На глаза Ади меж тем навернулись слезы. Скоро его мать родит еще одного младенца, и повторится та же история, что и после рождения Эдмунда. Она будет глядеть на него, Адольфа, отнюдь не лучась любовью, как ему бы того хотелось. Какое-то время совершенно определенно не лучась.
5
Сейчас я должен проинформировать читателя о неожиданном приказе Маэстро, заставившем меня расстаться с Алоисом Гитлером и со всем его семейством на без малого восемь месяцев. Строго говоря, мне пришлось и вовсе покинуть Австрию. Могу добавить, что приказ был получен в тот самый вечер — в начале октября 1895 года, — когда Алоис окончательно уладил дело со Стариком. Две колонии пчел в двух ульях современной конструкции (их называли «ящиками Лангстротта» или просто «лангстрот-тами»), разнообразный инвентарь и изрядный запас меда и пыльцы в запечатанных банках, чтобы переселенцы смогли благополучно перезимовать, — вот что купил у Старика Алоис.
Купил и перевез к себе домой. Для Ади это была волнующая поездка: сначала он сидел бок о бок с отцом на облучке, а потом провел без сна целую ночь, с нетерпением дожидаясь утренней установки ульев на дощатый помост под дубом, высящимся метрах в двадцати от дома.
Если вас интересует, сколько все это стоило, то у меня, увы, нет мало-мальски корректного способа пересчитать австрийские кроны того времени на нынешние доллары США; кое-что стоит сейчас в сто раз дороже, чем столетие с лишним назад; других товаров инфляция коснулась в существенно меньшей мере. Вот вам весьма приблизительная прикидка: пенсия Алоиса в 1895 году составляла что-то вроде нынешних шестидесяти — семидесяти тысяч долларов в год, так что новые приобретения, можно сказать, влетели ему в копеечку. Старик запросил около тысячи долларов. Алоис, понимая, что его, мягко говоря, обсчитывают, уже слишком устал от переговоров со старым пасечником, чтобы поторговаться как следует, и удовольствовался тем, что выпросил в счет общей суммы еще несколько недорогах садовых инструментов.
Именно в этот момент мне и велено было покинуть Ади и всю семью, равно как и остальных клиентов, живущих на территории Австрии. Клиентура была немалочисленной, так что досматривать за нею я оставил трех подручных; а сам, взяв с собой лучших помощников, отбыл в Санкт-Петербург — всем нам не терпелось заняться тамошним грандиозным проектом. Нам предстояло присутствовать на коронации Николая II, которая должна была состояться в Москве в мае 1896 года, так что на подготовку к ней у нас оставалось более полугода.
Перенесемся в Петербург. Разумеется, сразу же по прибытии туда мне пришлось возобновить изучение загадочной русской души конца девятнадцатого столетия, со всеми ее пороками, упованиями, внешней гармонией (так называемым «ладом») и глубокими внутренними противоречиями. Очутившись в этом славянском краю (который ближе и к Богу, и к Дьяволу, чем любая другая страна в Северном полушарии), я провел всю зиму в столице и прибыл в Москву холодным апрельским утром всего лишь за месяц до коронации.
Находясь в Петербурге, я регулярно получал новые сведения об Алоисе, Ади, Кларе и Анжеле. Мне сообщали даже о том, как ведут себя лошади — Улан и Граубарт — и пес Лютер. Так или иначе, все это не представляло для меня особого интереса в свете волнующей подготовки к предстоящей российской сенсации. Судя по всему, Маэстро на сей раз замыслил воистину грандиозную пакость.
Придется мне сейчас извиниться, хотя в дальнейшем я сделаю все возможное, чтобы избежать самооправданий. В конце концов, книги читают не затем, чтобы узнать от автора, насколько он раскаивается в содеянном. Прочитав все лучшие — да и все худшие — романы за несколько десятилетий кряду (а чтение художественной литературы, напомню, представляет собой неотъемлемую часть истинно бесовского образования), я окончательно убедился в том, что книгу, даже самого любимого писателя, неизбежно откладываешь в сторонку, едва он выпустит из рук нить повествования, увлекшись чем-нибудь явно посторонним. До сих пор я старался этого избегать, обходясь без упоминания о других делах, которыми занимался одновременно с воспитанием малютки Ади, и, в частности, словом не обмолвился о своем визите в Лондон в мае 1895 года — о визите, в ходе которого присутствовал на суде над Оскаром Уайльдом и находился в зале в тот самый день, когда ему вынесли приговор за «содомию и непристойное поведение», не только находился, но и поработал с судьями, поскольку заранее получил инструкцию во что бы то ни стало добиться обвинительного приговора и соответственно тюремного срока. Насколько я понимаю, Маэстро стремился тем самым вдохнуть ощущение мученичества в интимных друзей Уайльда, особенно из аристократических кругов.
6
Мне еще предстоит подробно описать беспорядки, которыми мы планировали завершить церемонию коронации Николая II, однако сейчас я сосредоточусь главным образом на мелких событиях и далеко не всегда веселых приключениях из жизни семейства Гитлер в Хафельде за время моего отсутствия. Лишь после этого у меня достанет смелости поведать о нашей деятельности в Петербурге и в Москве. Отмечу, кстати, что эти восемь месяцев (со времени моего отбытия в октябре 1895 года до возвращения в июне 1896-го) имели большое значение для формирования личности Адольфа Гитлера, а значит, я просто обязан взглянуть на них попристальнее.
