Председатель, измученный статуями, в одночасье, велел
отправить их чохом во внутренний двор и там красиво расставить среди пальмовых
и апельсиновых деревьев. Но – вот беда! – во дворе, как правило, проходили
всякие расширенные переговоры, и непуганые иностранцы, неподготовленные к
созерцанию статуй, приходили в уныние, а японцы усмотрели в них некий намек, и
переговоры вообще не состоялись. Добрынин закатил скандал, и скульптурные
шедевры в спешном порядке подарили братскому украинскому телевизионному каналу
“Червона Слава”.
В компании поговаривали, что нынешний хозяйственный босс
вдобавок к плодотворной работе, проведенной в мужских сортирах, готовит
интервенцию во все буфеты. Неизвестно было, собирается ли он и буфеты оснастить
биде – вместо стульев, к примеру, – но приказ о том, что с первого декабря все
точки общепита будут “временно закрыты навсегда”, уже появился на доске
объявлений.
А кофе так и оставался скверным, хоть плачь.
– Ты будешь, Олег?
– Давай.
Бахрушин налил примерно полчашки и сунул председателю. Тот
понюхал, хлебнул, откинулся на спинку кресла и вытянул ноги.
– Сказка, – как будто пожаловался он.
– Это точно.
Некоторое время они молча глотали огненный кофе. Бахрушин за
свой стол не пошел, сел напротив и тоже вытянул ноги.
– У меня к тебе два дела, – допив, сказал Добрынин и
пристроил чашку на край стеклянного стола, приобретение позапрошлого
хозяйственного директора. У стола была подставка в виде голой красотки, сидящей
в позе эмбриона – лицом в ковер, спиной наружу.
На спине как раз и располагалась стеклянная крышка.
Бахрушин иногда в порыве раздражения поддавал красотке ногой
по заднице – очень удобно.
– Первое. Серега Столетов третьего дня звонил из Парижа. Но
не мне, а Никитовичу.
Бахрушин моментально насторожился.
– Зачем он звонил Владлену, если он наш… корреспондент?
– Не знаю. Только Владлен перепугался и сразу стал мне
звонить, а я… уезжаю.
Владлен Никитович был помощником президента России по
информации – фигура абсолютно “образцово-показательная”, ничего не решающая,
легкая, если выражаться шахматными терминами. Никитович был специалистом по
всякого рода пространным заявлениям по вопросам, в которых никто не разбирался,
и по ответам, в которых никто не нуждался.
– А что там может быть в Париже, Олег?
Добрынин поморщился, стянул перчатку, почесал нос и опять
натянул, хотя в кабинете было тепло.
Я не могу задерживаться, вот как понял Бахрушин жест с
перчаткой. Я зашел к тебе сам, и ты должен понимать, что ненадолго. Я сейчас
уйду.
– Точно не знаю. Мне Столетов так и не перезвонил. Но
Никитовичу он сказал, что по информационным агентствам ходят слухи о какой-то
кассете, на которой синхрон Аль Акбара.
Бахрушин подумал секунду.
– Ну и что? Сколько их было, этих кассет, и все фальшивки,
до одной.
Али Аль Акбар был духовным лидером талибов, или части
талибов. Бахрушин, к стыду своему, не слишком в этом разбирался, хоть и
руководил информацией федерального канала. Акбар был не только лидером, но и
финансистом, и с его финансами тоже связана какая-то тайна – говорили об
алмазных копях его отца, о нефтяных скважинах тестя, но точно никто не знал,
кроме, быть может, спецслужб, но Бахрушин почему-то уверен, что и спецслужбы не
очень в курсе.
Акбар моментально взял на себя ответственность за теракты в
Нью-Йорке и Вашингтоне, информационное агентство “Аль Джазира” распространило
тогда его заявление, и через Интернет все время просачивались какие-то слухи, и
все это было бы почти неинтересно – мало ли слухов выползает из Интернета и мало
ли заявлений делает “Аль Джазира”! – если бы не одно обстоятельство.
Никто и никогда не видел Акбара.
Никто не знал его в лицо.
На видеокассетах его роль все время исполняли какие-то
разные люди, бородатые и безбородые, в чалмах, платках и вовсе без них, в
халатах, шароварах и костюмах от “Хьюго Босс”. ЦРУ время от времени на весь мир
объявляло о том, что наконец-то получена подлинная запись Акбара и можно начать
“активные действия”, сличить голос, цвет волос, чуть ли не отпечатки пальцев,
занести в картотеку, пропустить через компьютер и…
На этом “и” все останавливалось. Появлялась следующая
пленка, на которой был вовсе другой Али Аль Акбар, и поиски начинались сначала,
хотя “цивилизованный мир” так и не знал толком, кого надо искать.
Добрынин посмотрел в окно, даже шею вытянул, чтобы получше
разглядеть, что там такое, за стеклом.
Ничего особенного не было – дождь, темнота, горящие окна
соседнего крыла.
– Столетов сказал Никитовичу, что… кассета подлинная. Якобы
он точно это знает.
– Вот черт!
– Вот именно.
– И… откуда он это знает? Что кассета подлинная?
– Леш, я толком ничего не понял. Никитович мне позвонил,
вызвал в Кремль и три часа валтузил, как щенка неразумного. Что это, мол, мои
корреспонденты себе позволяют, и как это они осмеливаются напрямую ему звонить,
да еще с такими глупостями, да еще по открытой связи!
– Так если это глупость, то какая разница, открытая связь
или закрытая? – спросил Бахрушин осторожно.
– Ну, вот именно.
Добрынин перестал изучать окна соседнего дома и стал изучать
согнувшуюся в три погибели девицу под стеклянной крышкой стола.
Алексей Владимирович помалкивал, ждал.
– Красиво живешь, – сказал наконец председатель. – Порнуху
прямо в кабинете показывают. Даже и ходить никуда не надо.
– Не надо, – согласился Бахрушин.
– Ну, и еще Столетов ему сказал, что кассета у него.
Этого Бахрушин никак не ожидал. Такого просто быть не могло.
Не могло, и все тут.
Он тоже порассматривал девицын зад и сказал то, что думал:
– Этого быть не может.
– И тем не менее, Леша.
– Да откуда у Столетова какие-то секретные материалы?! И он
никогда арабской тематикой не занимался! Он в Париже седьмой год и за свое
место удавится, Олег! И кого хочешь удавит! Он осторожнее папы римского!
– Ну, папа римский просто рисковый пацан по сравнению со
Столетовым, – согласился председатель, и они улыбнулись друг другу.
– Никитович мне сказал, – помолчав, продолжил Добрынин, –
что Столетов в Париже допился до того, что ему стал мерещиться Али Акбар в
подлинном обличье, да еще на видеокассете, и просил меня немедленно его
приструнить, но…
