– Ну ладно, – заключил Толя, поднялся и недовольно
поморщился в сторону Ольгиной сигареты, – я пойду тогда. Да, Ольга, я чего
пришел-то! Тебе с конвоем посылка пришла. Из Парижа. У тебя там есть кто-то?
– Где?! В Париже?!
– Съезди в корпункт Евровидения. Мне вчера ребята сказали,
что там ее оставят.
– Да что за ребята?!
– Не знаю. Просили передать. А что там, от кого, я не знаю.
У тебя чего, и в Париже свои?
В Париже было много разных людей, в разное время имевших к
Ольге разное отношение, но она только пожала плечами.
– У вас эфир сегодня?
Ники пожал плечами и опять почесался.
– У нас-то эфир, а там кто знает. Человек предполагает, а
тут только Аллах располагает.
Толя дико на него взглянул, пошел было к двери, но
остановился, подхватил мятую пачку из-под галет и покопался в ней, как будто
проверял, сколько там еще осталось.
– Давай-давай!
Толя быстро ссыпал крошки в рот и выбрался в коридор. Ники
закрыл за ним дверь и посмотрел на Ольгу.
Та приложила палец к губам, и они секунду молчали.
– На базар надо идти, – от двери сообщил Ники. – Есть охота.
И за посылкой. Как ты думаешь, сигарет прислали?
– Да я вообще не очень понимаю, кто и что прислал.
– А колбасы?..
Ники любил колбасу с черным хлебом, и еще сыр, и крепко
заваренный кофе. И чай, хорошо бы большую кружку, очень много заварки и очень
много сахара.
– Придется тебе со мной ехать. Если она на твое имя, мне не
дадут.
– Поеду.
У Ники был “Лендровер” – все сотрудники Би-би-си ездили на
“роверах”, и именно в этом и заключалась страшная тайна, в которую были
посвящены Ольга и Бахрушин, а больше никто.
Ники работал не только на Российское телевидение, но и на
Би-би-си.
Он в самом деле был классным оператором, и англичане
предложили ему заключить контракт перед самой войной. И он согласился, потому
что это был сказочный шанс – стрингер мировых новостных компаний отличается от
простого российского журналиста, как зеленый дипломатический паспорт отличается
от “серпастого и молоткастого”. У него были всевозможные ксивы, и разрешенные
доступы куда угодно, и бумажка с просьбой о содействии, подписанная каким-то
высоким английский военным чином. Кроме того, у него еще была машина, за
которую не надо платить шесть тысяч долларов, потому что ее честно выдали в
корпункте Би-би-си, и спутниковый телефон, и постоянная линейка для выхода в
эфир – мечта любого журналиста.
Работа на иностранцев подразумевала “право первой ночи”.
Никто, кроме Би-би-си, не мог посягать на отснятые Беляевым материалы, а он
как-то ухитрялся мухлевать – снимал для Российского телевидения. Бахрушин его
об этом еще в Москве попросил, и он согласился.
Вот этого Ольга никак не могла понять.
Она потом несколько раз приставала к оператору с неизменным
вопросом, почерпнутым из фильма всех времен и народов под названием “Покровские
ворота”:
– Савва, а зачем тебе нужно, чтобы я у вас жил?!
Но он только хохотал, показывал крупные белые зубы – и не
отвечал.
Так и осталось невыясненным, зачем это нужно “Савве”, то
есть Ники. Если бы в Лондоне узнали, выгнали бы его немедленно. Если бы
прознали в Москве – кто-то, кроме Бахрушина, – выгнали бы немедленно. Куда ни
кинь, всюду клин.
Но Бахрушин попросил, и Ники согласился.
Наверное, это было что-то из “особого мужского мира”, в
правилах которого, не будучи мужчиной, разобраться невозможно.
Трудно найти оператора, который сумел бы хорошо снять войну.
Еще труднее найти такого, который согласился бы снимать войну. И невозможно
сделать это быстро. У Бахрушина не было выхода – Ники позвали на Би-би-си
примерно недели за две до войны, – и оказалось, что отправлять в Кабул
решительно некого. То есть были несколько патлатых, худосочных и гениальных
юнцов, мечтающих о мировой славе – “Быть может, меня наградят. Посмертно”, – но
Бахрушину они никак не годились.
Ольга не припомнит больше ни одного случая, чтобы оператор
так работал – и нашим и вашим, – но Ники это как-то удавалось.
Если станет известно в Москве, все скажут, что Бахрушин его
“подставил”, потому что он любовник его жены.
Ужас.
Ники любил это слово, и Ольга иногда повторяла его за ним.
– А Толян-то, – сказал Ники издалека. – Приперся! Все ему
знать надо, куда мы едем, да зачем!..
– А как же? Он проворонить боится, вдруг нам Бен Ладен
интервью обещал. Мы снимем и прославимся.
– Сказал бы я, чего он и кому обещал, да воздержусь пока.
Здесь женщины и дети.
Ольга усмехнулась.
– Ну что? Сначала за посылкой, а потом сюжет, или сначала
сюжет, а потом за посылкой?
– Как хочешь, Ники.
– Что важнее, – продолжал веселиться оператор, – деньги или
стулья? Утром деньги, вечером стулья. Утром стулья, вечером деньги.
– Ники, ты что? Обалдел? Какие стулья? Какие деньги?
– Я давно обалдел. Какого хрена я на эту войну езжу?! Да еще
на чужую? Вот чего мне не хватает? Почему я не могу, как все люди, снимать
ток-шоу “Все дело в перце, или Поговорим про это”? Куда меня несет?
– Я не знаю.
– А кто знает?! – вопросил Ники оскорбленным голосом. – Дед
Пихто?!
– Должно быть, ты рвач и выжига, – предположила Ольга
лениво. – И деньги для тебя самое главное в жизни, и страсть к стяжательству и
наживе в твоих мозгах затмевает все остальное.
– Я рвач и выжига, – согласился Ники. – Это всем известно,
хоть у кого в “Останкино” спроси. Но жизнь-то одна!..
– Это точно.
– А тогда зачем мне…
– Ты мне надоел, – перебила его Ольга. – Давай поедем уже,
если ты рассмотрел себя в зеркале.
– Да я и не рассматривал.
– Да ты только и делал, что собой любовался. Толя Борейко
чуть шею не свернул. Наверное, решил, что ты голубой.
– Может, он сам голубой. А, говорят, знаешь, кто голубой?..
– Ники, мне наплевать, кто голубой, а кто зеленый!
– Ну вот, – пробормотал оператор и выдвинулся на середину
комнаты – пятнистые камуфляжные штаны, майка, бывшая когда-то черной, но от
пота и солнца ставшая рыжей, бандана на отросших кудрях. Вид вполне
мужественный и вызывающий жгучее уважение к самому себе, как у заправского
американца.
