Ники из поисков моментально выключился – флиртовал с
прибывшими француженками. То, что они только прилетели, было видно за версту –
ухоженные гладкие лица, чистенькие джинсики, косыночки, шарфики, маникюр и
общая радость жизни. По сравнению с ними Ольга моментально почувствовала себя
грязной оборванной старухой. Все вместе они весело и не правильно говорили
по-английски, ибо Ники по-французски вовсе не говорил, а она, всеми забытая и
покинутая, двинулась дальше искать свою посылку.
Именно так она о себе и думала в данный момент – покинутая и
забытая.
После нескольких бесцельных заходов в заполненные людьми
тесные комнатенки с голыми стенами и неизменными циновками на серых глиняных
полах посылка нашлась. Ее прислала какая-то неизвестная Валя из Парижа. Ольга
понятия не имела, что это за Валя и откуда она взялась. К коробке прилагалось
письмецо в длинном конверте, и Ольга села прямо на пол в людном коридоре, чтобы
прочесть его как можно скорее.
Бумажка была хрусткая и беленькая, похожая на тех самых
француженок, и еще добавила Ольге уныния.
“Оленька, – было набрано стандартным компьютерным шрифтом, –
я узнала, что ты в Афганистане.
Мне сказал Рене Дижо, с которым ты в прошлом году летала в
Пхеньян. Я очень за тебя волнуюсь. Робер улетает в Кабул, и я решила с ним
отправить тебе небольшую посылку. Здесь все, что ты любишь, а на кассете наш
последний выходной в Довиле, помнишь? Я не знаю, можно ли передавать через
границу кассеты, но даже если она пропадет, не беда, у нас есть копия.
Возвращайся скорее и немедленно позвони мне, как только появишься в Москве, я
беспокоюсь о тебе. Валя Сержова. Сто лет не виделись!”
Ольга дочитала до того, что они так долго не виделись, и
стала читать сначала. Дочитала и опять начала, Тут в коридор влетел Ники. Очевидно,
у француженок обнаружились какие-то дела, сам бы он от них ни за что не отстал
– Казанова чертов!..
Он пробежал глазами толпу, Ольгу не заметил и рванул было
дальше, но вернулся – попятился, вытягивая шею, споткнулся, чуть не упал,
толкнул толстого дядьку в оранжево-желтом одеянии буддийского монаха и
пробормотал почему-то:
– Пардон, мадам.
– Какая я тебе мадам! – возмутился дядька по-русски. –
Мадам!.. Осатанели все!
– Ты чего тут сидишь? – спросил Ники у Ольги.
– А где мне сидеть?
– Где посылка?
Ольга кивнула на белую коробку, и Ники моментально подхватил
ее – должно быть, чтоб не сперли.
Посылка была довольно тяжелой.
– А что там есть? – Одной рукой Ники держал коробку, а
другой пытался подковырнуть крышку, чтобы посмотреть. Вдруг там и вправду
колбаса, или чай, или ветчина в большой розовой банке, или…
– Там кассета о нашем последнем дне в Довиле.
Ники перестал ковырять крышку и снизу вверх мотнул головой,
спрашивая – ты о чем?
– О… каком дне в Довиле?..
– Последнем. Ты что, не слышал?
Ольга поднялась и отряхнула пыльные ладони о пыльные джинсы.
– Пошли, Ники.
– Дай почитать.
Он выхватил у нее письмо, пробежал глазами, сунул ей обратно
и перехватил коробку.
– Ну и что тебя смущает? Письмо как письмо. Видишь, она в
беспокойстве. Ребят нашла, чтобы они тебе ящичек передали. Слушай, а когда ты в
Пхеньян летала?..
Пропустив вперед каких-то молодых мужиков в камуфляже, они
выбрались во всегда запруженный народом двор Евровидения и зашагали к “роверу”.
– Ольга!
– А?..
– Что-то я забыл про Пхеньян.
Они остановились возле машины, и Ники поставил коробку на
капот. Ольга посмотрела на него.
– Ники, я никогда не летала в Пхеньян. Я никогда не была в
Довиле. Понятия не имею, что это за “последний день”. Чушь какая-то.
Ники почесал руку, а потом шею.
– Ну, черт его знает… Может, ты забыла просто…
– Ники, ты когда вернулся из Сердобска?
Он сверху глянул на нее и пожал необъятными плечами.
– Ну да. Ты не была в Пхеньяне, а я не был в Сердобске. Ты
точно знаешь, и я точно знаю. Логично.
Она полезла в машину, а Ники затолкал посылку на заднее
сиденье и плюхнулся рядом с Ольгой.
– Давай только сразу посмотрим, что там, – попросил он
жалобно и запустил двигатель.
Ольга рассеянно кивнула.
Он сдал назад, дернул рычаг и стал осторожно выбираться из
многолюдного двора.
– Ну, и что это за Валя? Откуда ты ее знаешь?
– Ники, – сказала Ольга, помолчав секунду. – Я не знаю
никакой Вали.
* * *
– Алексей Владимирович, Песцов на второй линии.
Поговорите?
Бахрушин читал бумаги и не сразу сообразил, кто и чего от
него хочет. Он некоторое время смотрел на огромный плазменный экран, в котором
без звука шел сериал про хороших бандитов и плохих ментов – краса и гордость
нынешнего сезона, – потом перевел взгляд на свой мобильный телефон, а после на
селектор.
– Алексей Владимирович?..
– Да, – сказал он, сообразив. – Поговорю.
Разговор был не слишком приятным, но тянуть с ним Бахрушин
не стал – он никогда не тянул с трудны-, ми вопросами, предпочитал решать их
быстро и часто из-за этого попадал в ловушку. Для некоторых трудных вопросов
требовалось время, и больше того, по прошествии этого самого времени их можно
было вовсе не решать. Он знал это и все равно предпочитал не тянуть.
Песцов был “директором дирекции развлекательных программ” –
вот как красиво и благозвучно называлась его должность! – и хлопотал о деле, в
которое Бахрушину ввязываться не хотелось. Бахрушин должен был или сию же
минуту сказать, что он Песцову не помощник и не соратник, или, наоборот, взять
на себя все его проблемы.
– Алексей?
– Здравствуй, Паша.
– Ну, как там Ольга?
Бахрушин помолчал – дежурный вопрос, должен последовать
дежурный ответ.
– Все нормально, спасибо, Паша.
– Я вчера в восьмичасовом выпуске видел ее. Материал был
хороший.
– Хороший, – согласился Бахрушин. Зажигалка лежала далеко, и
он рассматривал стол, соображая, чем бы ее подцепить. Попалась газета
“Коммерсант”, и Бахрушин подцепил ей.
– А снимал кто?
