Чтобы понять, что случилось, погуглила. За этот период он нарастил килограммов двадцать, постригся коротко, возможно, болел, счастливо женился, а потом ему стало сорок. В сорок четыре в нём не осталось тоски, слова его сделались вескими, а суждения определёнными. Я потом осмотрела ещё нескольких мужчин после сорока и подумала, что так выглядит кризис среднего возраста: человек внезапно начинает серьёзно к себе относиться и не потому, что его душит самодовольство, просто он уверен, что те обязательства, которые на нём лежат, требуют серьёзного отношения.
Говорит, будто камни роняет, не выказывает сомнений, никогда не отступается, глаза почти всегда полуприкрыты, в каждой женщине узнаёт четверых таких же, с которыми спал прежде, и заранее видит все проблемы, которые от неё будут. Удовольствия, впрочем, тоже видит, но они ничего не перевешивают.
Я знаю, вы читаете сейчас и вам уже неприятно. Напрасно. Это – взрослый. Он сильный и разумный, разве же плохо? Это прекрасно.
Прекрасно настолько, что недавно я нашла себя в простенькой психологической ловушке: очень неловко признавать, но у меня завёлся воображаемый друг. И не товарищ по играм, как прежде, а такой взрослый, я ему иногда рассказываю что-нибудь, много спрашиваю, а он отвечает.
– Понятно, – сказала подруга, – ты девятилетний мальчик И у тебя кризис авторитетности.
Ну да, я хочу слушать кого-то, кто умней и старше, в ком больше не бьются ни волки, ни лисы, а есть покой и отчётливые мысли. К сожалению, друга я слепила из собственного опыта, поэтому ничего нового от него не узнать.
И тогда я взяла молескин, записала вопросы, которые чаще всего ему задавала, и обошла знакомых мужчин подходящего возраста. Не стану говорить, сколько ответов совпало. Вообще, не хочу больше об этом опыте – секрет.
Я сейчас, если позволите, немного перепрыгну – мне пока можно, мои волки и лисы ещё танцуют, и огрызаются, и путаются в собственных лапах.
Поняла, что, когда мне очень сильно нравился мужчина, я чувствовала в его присутствии необъяснимую покорность, – по такому признаку и определяла. Источник этой покорности не в подчинении, а в доверии. Они все были немножко гуру. И я принимала каждое слово, переставала бежать и тревожиться, начинала видеть так, будто с окна сняли антикомариную сетку: не очень-то она и мешала, но всё без неё ярче и свежей. Всегда слушалась и ничего не хотела, кроме как оставаться под большой тёплой рукой.
И ещё поняла, что ни с одним из них у меня ничего не получилось, а получалось всегда с теми, с кем удавалось сохранить остатки характера. И они-то меня любили, а эти, с которыми я была кроткая, уходили, выбирая кого пожестче.
Теперь – внимание – можно сделать вывод, что им всем нужны стервы. Но это если следовать логике глянцевого мышления. Потому что не столь важно, что им на самом деле надо, главное – чего им не нужно.
Я голодно и глупо искала не любовников, а всемогущих, мудрых и справедливых родителей. Найдя подходящих, расслаблялась на их коленях, будто рэгдолл. А они, вот незадача, предпочитали свободные руки, им ни к чему ещё один ребёнок вместо женщины. Наверняка на свете существуют такие, которым только дай эту мягкую тяжесть, но те, что нравились мне, – не хотели.
Теперь, конечно, здесь необходимы вывод и рецепт. Что ж, я не против, только подождите ещё несколько лет, я тогда точно узнаю и расскажу – увесистыми уверенными словами. А пока мои лисы, мои волки уже рвутся, путаясь в лапах, туда, где плохо с логикой, но хорошо с луной, где маловато фактов, но достаточно крови, где никто не гарантирует безопасность и куда никогда не пойдёт со мной мой воображаемый друг.
Энтропия
Никогда и ни при каких условиях я не высказываюсь о вопросах мироустройства, вещах глобальных и мистических – слишком много умных и насмешливых людей превращались на моих глазах в самодовольных болванов, стоило им заговорить об этом. Важность темы бросала на их лица отблеск, в свете которого они неуклонно бронзовели, тяжелели, прикрывали глаза и стремительно превращались в будду – жалкого китайского божка из крашеной пластмассы.
Я не всматриваюсь вверх, упорно не отрываю глаз от мокрых сияющих кусочков смальты, которыми выкладываю узор, кажущийся вблизи бессмысленно-пёстрым, но, может быть, с вертолёта… а может, и нет. Может, он и сверху такой же бессмысленный, но я знаю, что тот, кому адресованы мои знаки, их разбирает. А задирать голову и вопить в бледное пылающее небо «эй!» – нет, это дурной тон. И не важно, что ты кричишь: «Эй, посмотри на меня», «Эй, я тебя вижу» или «Эй, тебя нет». Не ори – работай.
Но всё-таки и в моей близорукой жизни случаются моменты, когда я вижу собственные рисунки со стороны, и увиденное меня беспокоит. Это спам, я не заказывала информацию, не нужно присылать тяжелые файлы со схемами и обязательной красной звёздочкой в паутине линий – «Вы находитесь здесь».
Хочу видеть близко-близко белые цветы с большими лепестками, на которых проступают прозрачные заломы, хищный коричнево-желтый отлив на носу спящей кошки; хочу гадать, в чём именно на моём столе закат отразился так, что на потолке теперь маленький яркий блик неназываемой формы; хочу писать только о бытовом – «недавно у меня разбилось большое зеркало и сломался пылесос».
Недавно у меня разбилось большое зеркало и сломался пылесос. Кошка уронила телевизор, в комнатах сгорела проводка, и всюду теперь перекинуты удлинители и тройники. В ванной опять потёк змеевик. Ах, вот ноутбук ещё совсем горячий и заходится каким-то лёгочным присвистом.
О каждом из этих пустяков я могу написать смешно и мило, особенно если бы жизнь осчастливила меня не только миопией, но и короткой памятью. Но я вспоминаю, как это было семь лет назад, когда вдруг начала разваливаться другая квартира и другая жизнь.
Теперь сделаем па и сменим тон, а то девочки заскучали (мальчики-то бросили на слове «пылесос»).
Итак, девочки, однажды в вашей жизни начинает накапливаться энтропия, с ударением на предпоследнем слоге, даже если вам больше нравится на втором Это один из базовых терминов, который Яндекс найдёт вам в экономике, естествознании, психологии, философии и бог весть где.
Мне удобно представлять, что это усиление хаоса, умножение неправильностей, ситуация, когда безупречная модерновая линия, которую вы отчерчиваете, начинает расплываться, дрожать и смазываться. Вы вроде бы как прорисовывали золотые листочки, так и продолжаете, но они отчего-то всё более и более не на месте, кривятся и выглядят почти кичем, а вы-то хотели арт-нуво.
