– Они все будут Руфы, – задумчиво сказала она. – Я хочу, чтоб они походили на тебя. Но вдруг кто унаследует внешность деда? Рыжий мальчик еще ничего, но девочка?
– Рыженькие бывают хорошенькие! – возразил я.
– Это кто, например! – ревниво взвилась Валерия. – Какую рыжую ты присмотрел? Говори! Иудейка? Да?
Я долго уверял ее, что никакой рыжей у меня нет, что я сказал, не подумав. Валерия делала вид, что не верит и надувала губки. Когда я пробовал поцелуем загладить обиду, она отталкивала меня. Не сильно… Нам нравилась эта игра: она изображала обиженную, я – виноватого. Я умолял, она не прощала. Мне не позволяли целовать любимые лицо и грудь, но к ногам доступ был открыт. Я стал целовать ноги. Валерия поначалу пыталась забрать их у меня, но потом утихла. Я начал от ступней, медленно поднимаясь от них к коленям, затем надолго задержался на бедрах. Кожа здесь была мягкой и шелковистой, особенно на внутренней стороне, я целовал ее и терся щекой, не в силах прервать эту сладкое занятие, как вдруг Валерия застонала:
– Марк! Не медли!..
Мы слились воедино с такой силой, что мне показалось: наши тела стали одним. И останутся так вечно, как вечно будет длиться та сладость, сотрясавшая это общее тело судорогами блаженства…
Рабыня вбежала, когда мы лежали, расслабленные, нежно гладя друг друга.
– Хозяйка! Грат!..
Нас словно сбросили с ложа. Спустя мгновение я был в тунике. Сандалии завязывать было некогда, я сцепил ремни и перебросил их через плечо. Как и плащ. Валерия распахнула окно, и я скользнул во двор. В суматохе я не успел ни попрощаться, ни даже поцеловать ее…
Оказавшись во дворе, я услыхал стук: со стороны улицы в ворота колотили так, что сотрясались створки. Я взлетел на стену. Веревку рабыня забрала, но я был бос, а стена – неровной. Оказавшись наверху, я хотел было спрыгнуть наружу и замер: неподалеку кто-то стоял! Инстинктивно я приник к стене и стал всматриваться. Стояла черная южная ночь, но мягкий свет молодой луны позволил мне различить фигуру, закутанную в плащ. Фигура двинулась, и я различил знакомый лязг: незнакомец одет в железный доспех, о который терлась рукоять меча. Солдат!
Я подождал еще немного и понял, что охранник, выставленный с тыльной стороны двора, меня не видит и не слышит. Слава богам, я был бос! Сандалии, подкованные гвоздями, выдали бы меня. Тем временем ворота, наконец, открыли, я услыхал гневные крики и тяжелые шаги. Шаги стихли в доме, я приподнялся и осторожно двинулся по гребню стены. За углом я заметил еще одного охранника, так же закутанного в плащ. Кто-то сообщил Грату о нас с Валерией! Крики, раздавшиеся в доме, подтвердили мою догадку. В порыве я едва не бросился на защиту любимой. Как он смеет! Валерия больше не принадлежит ему! Но тут я вспомнил, что не взял с собой "сику". Грат наверняка вооружен и зарежет меня, как ягненка. И не только меня. Римлянин, заставший жену с любовником, имеет законное право убить обоих. Если любовника в доме не оказалось, измену надо доказать. Врожденная рассудочность Назонов (будь она проклята!) одержала в моей душе победу…
Я прошел по стене к стороне, выходившей на улицу. Здесь у дома не было окон, наверное, поэтому Грат не выставил засаду. Только справа от меня, у ворот, маячил солдат, держа поводу двух коней – Грат на расправу прибыл верхом. Солдат посматривал по сторонам, но кони, видимо, желавшие пить, дергали за поводья и ржали, отвлекая стража. Оставалось улучить момент и спрыгнуть вниз. Но тут я подумал, что спрыгнуть незамеченным мне, может, и удастся, а вот удалиться – нет. Солдат непременно заметит меня, когда стану проходить мимо. Слева за углом тоже ждет охранник. Придется драться или убегать. Убежать проще: солдаты в лориках, с мечами, с таким вооружением не побегаешь. Я спасу свою жизнь, но дам свидетельство против Валерии. Грат убьет ее…
Внезапно я услыхал отдаленный шум. Он быстро приближался. Шли люди, много людей, и шли по этой улице! Я сел, торопливо обулся и приготовил плащ, чтоб укрыть им лицо. Толпа отвлечет стражей, возможно, мне удастся остаться незамеченным!..
Из-за поворота показались огни, много огней – это горели факелы, в свете их я увидел, что идут воины. Поначалу я с ужасом подумал, что Грат вызвал подмогу, но потом разглядел необычное вооружение. Шла храмовая стража первосвященников. Мне приходилось видеть в Иерусалиме этих бородатых гигантов, закованных в чешуйчатую медную броню. Они держались надменно, да и сейчас шествовали, как на параде. Свет многочисленных факелов отражался в полированных пластинках доспехов, на боках огромных шлемов, играл на наконечниках коротких копий. Было безумием прыгать на землю в момент прохода стражи: улица осветилась, и меня разглядел бы даже слепой. Но тут я заметил, что за воинами идут люди. У них не было факелов, они кричали и махали кольями. Упустить момент было нельзя. Когда шествие поравнялось со мной, я спрыгнул и мгновенно затесался в толпу.
На меня не обратили внимания: иудеи вопили и толкались, как безумные – им было не чужака. Проходя мимо ворот, я скосил взор и увидел, что солдат Грата стоит спокойно и подслеповато щурится – огонь факелов ослепил его. Не приходилось сомневаться: он меня не заметил. Дом Валерии остался позади. За поворотом я собрался выбраться из толпы и шагать к преторию, как вдруг сообразил, что меня там могут ждать. Мое появление станет доказательством вины Валерии. Если я вернусь, как обычно, на рассвете, то посею сомнения в душе ревнивца. Он не посмеет спросить, где я провел ночь, но будет знать наверняка, что не у Валерии.
Податься мне было некуда, и я решил оставаться в толпе. Свет факелов в руках стражей почти не доставал до хвоста процессии, никто из окружавших меня иудеев не разглядел, что я в короткой римской тунике. Свой центурионский плащ я благоразумно держал свернутым. Лицом я ничем не отличался от иудея. Разве что они носили бороды, но какая борода у шестнадцатилетнего юноши!
Процессия миновала стены города и теперь спускалась в долину. Моя тревога утихла, и стало одолевать любопытство: куда направляется эта процессия? Поначалу я решил, что ожидается жертвоприношение, но потом вспомнил, что иудеи приносят жертву только в храме. Тем временем дорога пошла вверх, мы вошли в какой-то сад и двинулись вдоль ручья. Светила луна, ее зыбкий свет отражался в воде, отчего сад был наполнен мягким полумраком. Деревья стояли темные и беззвучные – даже малейший ветерок не шевелил листву. Толпа притихла; никто больше не орал и не размахивал кольями. Слышался только шум десятков шагов. Потом он стал утихать. Процессия остановилась и стала растекаться по берегам ручья. Я протолкался поближе и увидел нескольких иудеев, видимо, только что спавших под деревьями и разбуженных нашим появлением. Они стояли, щурясь на огни факелов, лица их были испуганны. Стражники не двигались, сжимая в руках копья. Внезапно из толпы вышел молодой иудей, подошел к одному из разбуженных – высокому, сильному мужчине, и поцеловал его. Не успел я удивиться такому странному проявлению чувств, как сразу несколько людей из толпы набросились на отмеченного и стали крутить ему руки. Тот не сопротивлялся. Но его товарищ выхватил "сику", коротко взмахнул. Один из нападавших завизжал и схватился за ухо. Через пальцы его сочилась кровь.
