* * *
Идти решили, чтобы не терять время, напрямик, положившись на слух причального Хлюпа, да и Хаствит, не имея голоса, слух, тем не менее, не потерял и тоже слышал несравненно больше простых людей. О слухе гномов и дварфов в Норвегии много сказок сказывают. Сказывают, что слышат они, как червь под землей ползет. А уж о том, что на земле делается, и говорить не приходится. Как же этим свойством подземных жителей не пользоваться, когда обстановка того требует. Титмара следовало выручать…
Лес был густ и высок, и солнце почти не пробивалось сквозь заросли, чтобы просушить своими лучами землю и высокую, к свету стремящуюся траву. Тонкие островерхие ели тянулись из сырого сумрака к солнцу верхушками, но при этом загораживали Ансгару и нелюдям путь нижними широкими лапами. Черные стволы лиственниц мрачно устремлялись кверху, цеплялись за одежду голыми и сухими нижними ветвями, готовы были и в глаза вцепиться, если вовремя не отвернешь лицо. Осины росли плотно одна к другой, оттесняя друг друга, а пространство между елями, лиственницами и осинами занимали густые и упругие не ломающиеся под рукой кусты. Прилетающий порой в эти края ветер иногда выбирал себе жертву – искал слабые деревья, у которых корни в сырой почве прогнили, ронял их, обрекая на гниение всем древесным телом, и теперь они наполовину лежали, наполовину висели, облокотившись на другие, на живые стволы, и неизвестно было, когда упадут полностью. И через все это предстояло продираться. И трудно было бы продраться, не окажись в руках у Хаствита тяжелого топора-секиры с широким острым лезвием, и не имей дварф такие сильные неутомимые руки. Кормчий Титмар вместе с собакой шел какой-то другой дорогой, в обход, но искать незнакомую тропу и терять время на обход не хотелось, и нелюди вели юного конунга прямым путем туда, где они слышали мысли других нелюдей и лай собаки. Титмар, как уверяли нелюди, был там…
– Эти кусты никогда, кажется, не кончатся… – ворчал Хлюп, пока Хаствит размахивал топором, чтобы под корень срубить очередной гибкий и неподатливый куст.
Иначе, не под корень, срубить его было невозможно, потому что гибкие ветви под лезвием просто гнулись и тут же выпрямлялись, снова загораживая путь. Приходилось так наносить удар, чтобы лезвие топора задевало и землю. Но иначе рубить было просто бесполезно.
Наконец-то они добрались до вершины небольшого увала, вытянутого вдоль берега реки, и стали спускаться. Спуск был более легким, чем путь к вершине, густых зарослей было меньше, да и деревья стояли уже не стеной и не так активно мешали продвижению. Но по склону лежало множество крупных камней, которые приходилось обходить, однако там все равно пошли быстрее.
– Внизу болото блестит… – заметил юный Ансгар.
– Туда нам и надо. Мы уже почти пришли. А за болотом дорога, к которой Титмар пробирался. А его шишимора, укуси ее щука под хвост, с тропы сбила. Быстрее, Титмара спасать надо. Собака там ему не поможет. Собака сама там погибнет. Топь… Быстрее надо…
И Хлюп чуть не упал второпях. И упал бы, не поддержи его Ансгар за шиворот. А со склона по кустам и гнилым пням скатиться – удовольствия мало, и наверняка не все ребра и конечности остались бы после этого целыми!
Но дварф Хаствит тут же что-то промычал, останавливаясь.
– Он думает, что мы не успеем. Титмар, говорит, в очень уж поганую топь попал… Проклятая Слизь Болотная туда его затолкала и саму топь торопит, чтобы быстрее человека глотала… Иди, Ансгар, надо Титмара вытаскивать, а мы отсюда помочь попробуем. Нам бы только дыхание перевести и сосредоточиться. Мы собьем шишигу с мысли, помешаем ей приказывать Болоту. Это в наших силах. Болото ее не послушает, если мы другие мысли пошлем. Болото не будет знать, кого слушаться следует. А ты торопись. Иди… Попробуй Титмара вытащить. Палку срубишь и протяни ему. Только сам, смотри, в топь не лезь…
Молодой конунг не стал задерживаться и спрашивать, как будут нелюди помогать кормчему. Он, пользуясь длиной своих ног и большой подвижностью сильного тела, легко и быстро, только придерживаясь рукой за стволы, спустился с сопки и сразу оказался в болоте, через которое вела заметная тропа, обозначенная по левую сторону вехами, а кое-где выложенная плетеными гатями. Собака басовито и сердито лаяла совсем неподалеку. Голос был чрезвычайно зычным и разносился далеко. И хотя Ансгар знал свойство болот делать громкими самые слабые и близкими даже далекие звуки, все же казалось, что до Титмара можно добраться быстро. И он смело шагнул на тропу. Но, не пройдя и десяти шагов, почувствовал, что попал в окружение какой-то неведомой силы, невидимой ему, не грозящей громко, в открытую, не бряцающей оружием, но расползающейся по коже неприятными ощущениями и щекочущей спину. Это был не страх, потому что юный конунг не видел перед собой реального врага, хотя присутствие его, казалось, ощущал каждой своей кровинкой, каждым волоском. Это ощущение было гораздо хуже страха и несравненно сильнее, могущественнее его. Это было ощущение своей беспомощности перед лицом неведомого, когда ты не знаешь, откуда ждать угрозы, но понимаешь, что бессилен ей противостоять. И эта неведомая угроза, эта непонятная сила забиралась под одежду и даже под кожу, заставляя все тело вибрировать и уже одним таким ощущением обессиливая волю человека. Но юный конунг страха знать не хотел и по-собачьи отряхнулся, сбрасывая с себя наваждение. Отряхивание помогло, юноша, кажется, снова обрел силы и двинулся вперед.
– Ансгар… – послышался вдруг откуда-то сбоку, из зарослей коричневоголового рогоза, ясный и чистый голос матери. – Сынок мой…
Мать умерла за год до гибели отца, и сын сам стоял рядом с ее погребальным костром на родовом крадо
[63]
. Тем не менее голос был настолько явственен и чист, настолько жив и знакомо-близок, и звучал в этих чужих юноше землях по-норвежски без акцента, что невозможно было усомниться. Ансгар именно таким помнил родной добрый голос.
Юноша остановился в нерешительности.
– Ансгар… – теперь твердо позвал отец.
А его низкий, словно эха ожидающий, тембр невозможно было спутать с любым другим. Это точно говорил отец – требовательно и повелительно. Так он всегда звал сына, только одним названием имени требуя, чтобы к нему подошли. Если мать была мягкой и нежной, многое прощающей, отец был суровым и справедливым воспитателем, который заставлял считаться с каждым своим словом.
– Ну что же ты, не слышишь, как тебя зовут? – спросил вдруг не менее строго голос ярла Фраварада. Почти похоже прозвучал, хотя какие-то сомнения в голове Ансгара промелькнули и чуть задержали его, уже готового пойти на зов. – Или ты не уважаешь своих родителей? Не уподобляйся, мальчик, Снорри Великану, сыну Торольфа Одноглазого. Это плохой пример. Пусть Снорри с Торольфом убивают друг друга при встрече, но твои родители всегда были достойными уважения людьми, и ты не можешь их стыдиться… Иди… Иди…
