Колдун Гунналуг, не просто служащий в Доме Синего Ворона, но сам являющийся членом этой большой семьи, хотя и младшим ярлом, не пожелает допустить Ансгара до власти, потому что земли Кьотви примыкают к землям Дома Синего Ворона, и слишком много спорных вопросов по этим землям накопилось за последние века. Спорить с конунгом Кьотви было сложно и будет сложно, если Ансгар титул все же получит. Конунг может приказать другим ярлам идти походом туда, куда он захочет, и один шведский Дом, даже достаточно сильный, не сможет противостоять целой стране. Тем более что у Дома Синего Ворона в самой Швеции куча проблем. Но если конунгом станет Торольф, чья мать сама происходит из того же шведского Дома, то в его интересах уничтожить опасного соперника. А уничтожить его можно, потому что соперник не настолько силен, чтобы сопротивляться всем объединившимся против него войскам.
Конунг Кьотви не проявил дальновидности. Он много воевал, укрепляя Норвегию, но не заботился об укреплении своего Дома. Считал, что будет жить вечно и будет способен одним словом послать на противника полки. Да, он мог. Но вот сыну его, не имеющему при себе символа власти, этого не дано. Ансгар слишком много получил от матери и был неподходяще мягким для конунга. Ему бы отцовский характер, тогда и сам Торольф, может быть, задумался бы, прежде чем начать противостояние. Но сейчас это противостояние позволить себе может.
Да, все, казалось бы, должно было получиться, как задумано, и нет сил, способных направить движение в противоположную сторону. Тем не менее сомнения глодали душу Одноглазого, и временами его мучил настоящий страх – вместо приобретения титула можно потерять полностью и свое насущное. Он, конечно, как всякий скандинав, не боялся потерять жизнь, поскольку считал свое пребывание на земле временным, да и, по правде говоря, уже надоевшим ему самому. Но остаться живым без дома и без земель – это было хуже смерти. А именно так могло случиться при неудаче. И опять вся надежда была на колдуна. Если Гунналуг что-то обещает, он это делает.
Если, конечно, сможет сделать…
При том, что Гунналуг силен и могуществен, и наделен неведомыми для самого ярла таинственными талантами, Торольф Одноглазый хорошо знал, что и могущество колдовства тоже не беспредельно. Сколько раз сам Торольф спрашивал его откровенно и прямо – как завершится их дело. И Гунналуг, не глядя в глаза, всегда уходил от прямого ответа, отделываясь своим излюбленным понятием о множественности путей, которые формируют даже самое маленькое событие. Таким образом, получалось, что он обещал Одноглазому только одно-единственное – постараться помочь в достижении цели. Не помочь, а только постараться помочь… А этого мало, когда на карту поставлено будущее большого и сильного норвежского рода. Рисковать всем, не будучи уверенным в конечном результате, – это для бесстрашного в бою и в набегах Торольфа, не боящегося ни меча, ни копья, ни стрелы, было действительно страшно. Страшно своей неопределенностью и возможной потерей всего, что нажито им самим и его предками, одного из которых в народе так и звали Накопителем. Предки копили, не ввязываясь в борьбу за власть, и считали, что власть денег ничем не уступает любой другой власти, а во многом и превосходит ее. А вот Торольф ввязался. Ему денег показалось мало и хотелось настоящей весомой власти, хотелось новых грандиозных дел, которые, как он был уверен, он сможет совершить. Но теперь, по мере приближения к решающему моменту, он не всегда был уверен, что поступил правильно.
Гунналуг сильный колдун, пожалуй, во всей Норвегии и Швеции вместе взятых такого сильного колдуна не сыскать, и мог бы стать всемогущим, и очень хотел этого, и очень к этому стремился. Сам Торольф Одноглазый всегда с презрением воина относился к ненужному умению читать и писать, и его никто и никогда не учил письменной грамоте, но только счету, чтобы всегда знать свою выгоду. А Гунналуг, в отличие от большинства ярлов, традиционно безграмотных, постоянно читал свои толстенные книги, написанные на страницах из телячьей кожи. И даже говорил, что эти книги в состоянии дать человеку беспредельное могущество. Одноглазому очень хотелось бы узнать, насколько далеко расположен предел у этого беспредельного, но пока сам колдун никого не подпускал близко к разгадке границ своего могущества. Случалось, что он жаловался на усталость и на потерю сил, и не мог сделать самой простой вещи, которую сделает любой колдун, а порой удивлял каким-то поступком, который вселял надежду в ярла и говорил, что на Гунналуга стоит опираться. Неровность его могущества уже не казалась могуществом беспредельным. И, тем не менее, могущество было и выглядело явным. Так и сейчас, убрав куда-то два дня из их пути, Гунналуг очень удивил и восхитил этим Торольфа…
Значит, Гунналуг способен на многое. Но главное, чтобы он был способен на многое в нужный, самый критический момент. Был способен, например, на те же два дня увеличить путь Ансгара, если мальчишка все же прорвется сквозь выставленные заслоны. Более того, Торольф с удовольствием подарил бы Ансгару два дня из собственной жизни, чтобы тот на эти дни опоздал с возвращением. А если туда же приплюсовать по два дня из жизни каждого, кто плывет с ними, каждого воина, гребца, кормчих и даже пленников, то срок получится такой, что Ансгару только через пару лет суждено было бы увидеть родные берега. Этот вариант Торольфа устроил бы. Но, к сожалению, так далеко могущество Гунналуга не распространялось…
* * *
Под кормой, имеющей небольшой настил, напоминающий палубу, чтобы кормчему было где устроиться со своим тяжелым и длинным веслом и откуда можно было хорошо смотреть вперед, колдун, как обычно в этом походе, и оборудовал себе место, отгородившись от остальной лодки тяжелым пологом из льняной парусной ткани. Так ему самому было удобнее, чтобы никто не отвлекал от занятий, а гребцам и воинам в лодке спокойнее, потому что мало кто мог равнодушно выдержать пронзительный взгляд Гунналуга. Даже если он просто так смотрел, думая о чем-то постороннем, гребцы, считая, что он за ними наблюдает, начинали терять ритм, а воины отгораживались щитом, который приходилось снимать с борта драккара, где все щиты обычно вывешивались над весельными окнами.
В этом тесном закутке ярл Торольф Одноглазый и нашел колдуна. Перед Гунналугом опять горел светильник в металлической чаше на треноге, а сам он полулежал на излюбленной своей медвежьей шкуре и рукой придерживал перед собой раскрытую книгу. Остальные книги, как обычно, пять штук, лежали чуть в стороне.
– Я не помешал тебе? – спросил ярл.
– При всей тесноте моего временного обиталища место для тебя тоже найдется. Если еще кто-то пожелает войти, он уже будет лишним. Хотя я очень сомневаюсь, что такой найдется среди твоих воинов… Кто-то сторонний по надобности, это еще могло бы быть, но не твои…
– Сторонних для тебя в море пока не выловили. А мои воины тебя, мягко говоря, слегка опасаются… Говорят, что ты больно кусаешься…
Одноглазый позволил себе пошутить. Колдун шутку воспринял, но ответил вполне серьезно, и сам тоже позволил полусерьезную шутку:
– И правильно делают. Страх – это самая сильная подкормка для голодного могущества. Их страх питает мою власть и восстанавливает мои силы, если я почему-то не могу восстановить их другим способом. Вот хорошо бы было, если бы и ты, ярл, меня раза в три сильнее боялся. И пусть это воочию увидели бы твои воины… Тогда я, в самом деле, стал бы заметно сильнее…
